Смысл самого знаменитого фестиваля авторской песни в том, что он есть

Вот есть у Штатов Вудсток. Вернее, был. По его поводу сняты десятки фильмов и написано множество литературных произведений. Про Грушинский с его ежегодным населением (от 130 тысяч, как на этот раз, до трехсот, как в позапрошлом году) ничего подобного нет, хотя мероприятие в чем-то не менее культовое, не менее массовое и не менее значимое.

Похоже, мы еще не осознали в полной мере, чем обладаем. Похоже, привыкли. Наступает лето — значит, Грушинский обязательно будет. И острее всего ощущаешь его отсутствие, когда остаешься без него. Чаще из-за собственных проблем, но бывало за почти 40-летнюю историю существования фестиваля и иначе.

Закрывали фестиваль один раз, но плотно — со стерильно-маразматического 80-го по переломный 85-й. За это время сменились три генсека, в момент закрытия умер Владимир Высоцкий, а человек, бывший душой Грушинского, не дожил до его возобновления два года. Я о Юрии Визборе, чье 70-летие отмечалось совсем недавно и которому на фестивале подыгрывало все, даже показавшийся над ночными Жигулями самолет точнехонько на строчке "и все это происходит, когда самолет наш мчится...".

В 86-м Грушинский, собственно говоря, открыл новую эпоху в жизни страны. До первого упоминания в официальной печати имени Александра Галича оставалось полгода, еще далеко было до обложки "Огонька" с Окуджавой, а Грушинский уже воспарял.

Может быть, лучше фестиваля не было. Распахнулись небеса и души, ранним воскресным утром джем-сейшн на тропе собрал, наверное, не меньше полутысячи человек, танцующих в тумане под контрабас и десяток гитар. Это было предощущение счастья.

Почти двадцать лет с того момента принципиально ничего не изменили — кроме того, что можно все. Хорошо ли это, нам разбираться еще долго.

Свой среди своих

Есть скептики продвинутые, есть стихийные, которым в принципе дела нет до авторской песни. Претензии, соответственно, тоже разные, как различаются и заблуждения.

Если объединить все вместе, то получится интересный коктейль. "Чего я там забыл? Толпа — ни встать толком негде, ни послушать кого-то, ни пообщаться по-человечески. Гопников с залитыми шарами все больше, попса кругом. Конкурс консервативен, нового ничего нет, вся эта костровая романтика вот где сидит, от закидонов Бори Кейльмана давно все устали, и, в конце концов, если хочется на волжский песочек с хорошей компанией — кто мешает и без Грушинского?".

Все так и не так. На Грушинском в принципе можно прожить, практически не заметив ни толпы, ни левых людей, — правда, для этого нужно проявить некоторые усилия и выстроить свой автономный мир внутри этого огромного мира.

Сейчас на Грушинском можно найти все, что душе угодно. Хочешь — сиди у своего костра, хочешь — гуляй сутки напролет. Хочешь — слушай классику авторской песни, хочешь — этноджаз, хочешь — акустический рок. Не нравится одно — выбирай другое, не любо — вообще не слушай, хотя вообще ничего не слушать не получится.

А для того, чтобы понять, что происходит "в низах", надо посидеть в жюри первого тура. Я сижу десятый год — и ничего, выжил.

Моя твоя понимает

Каждый год в среднем слушаешь человек по сто авторов и все лучше понимаешь Игоря Иртеньева с его четверостишием "люблю я авторскую песню", заканчивающимся ненормативной лексикой, но ничего страшного. Во всех что-то есть. Если не песня, то по крайней мере строчка, если не строчка, то по крайней мере судьба, а географически вся Россия (и не только) за два дня перед тобой проходит.

Вот первые нынешние соискатели — подряд, не выборочно. Юрий Красноперов, деревня Конец-Бор Краснокамского района Пермской области. Сидит он у себя в Конце-Боре и пишет, к примеру, о российском президенте: "он же городской, с Питера — ладно, наливай спиртика". Сам, впрочем, совсем не пьет.

Молдаванин по фамилии Трофим из Нарьян-Мара, далее Иркутск, Симферополь, Архангельск, Самарканд...

И вот инженер-теплотехник из Саратовской области. 33 года стажа на полюсе холода в Оймяконе, до сих пор оттуда звонят и песни заказывают, он и сочиняет: "Я в столице ненадолго, и в запасе нет ни дня, молча ты сидишь напротив, грустно смотришь на меня. Мы в гостинице "Измайлово", семнадцатый этаж, а внизу Москва сверкает и клубится, как мираж". На строчке "мне бы дали голубые" я сам начинаю клубиться, как мираж, но это еще ничего.

Пик был лет пять-семь назад. То пойдут косяком люди в камуфляже и с соответствующей тематикой, следом сектанты со своими песнопениями числом в двадцать номеров и желанием сделать всех счастливыми непременно по их образцу; и тут же серьезные мужики в наколках и с неистовым блеском в очах, искренне не понимающие, почему ребятам на зоне их песни нравятся, а здесь не пускают.

Этим категориям ничего объяснить невозможно.

Когда совсем одуреваешь, слышишь звук чистый и ясный, и каким бы ни был состав нашего очередного маленького коллектива, все готовы просто слушать. И собираются вокруг люди, и ты сидишь почти счастливый и понимаешь, что вот Эдуард Двухименный из Алматы непременно станет лауреатом, и Оля Чикина из Рязани будет названа первой в лауреатском списке, и опасения ее продюсера, идеолога движения "Антибард" Владимира Розанова, совершенно напрасны. Да, никакой костровой и иной романтики в помине нет, но мироощущение, музыка, тембр... Потом слушаешь уже со сцены еще одно из открытий 31-го фестиваля — Олега Новосельцева из Нижнего Новгорода, и опять же скороговорочный ритмичный рэп ничему в принципе не противоречит.

Некий прорыв произошел — столько разнообразно талантливого народа за последние десять лет не было.

Закон контрапункта

Ментальность страны и законы существования жанра "чистого искусства" не приемлют. Ну сложилось так, и все. Элемент сопротивления — идеологии, пошлой эстраде, обывательскому образу жизни, да чему угодно, в сущности, — и породил феномен жанра авторской песни в советском (или антисоветском?) его варианте. Когда эта энергетика была почти утрачена, показалось, что жанр умирает вместе с бывшей страной, а в мировую музыкальную культуру он никак не интегрируется по причинам своей специфичности. Но, с одной стороны, государство расслабиться особенно не дает, а с другой — есть о чем рассказывать молодым людям посредством музыкального инструмента. С музыкой, кстати, все лучше. Со словами и властителями дум сложнее, но и время нынче другое.

Эдик Двухименный сделал признание, стоящее дорогого. Когда я попросил спеть для второго тура что-нибудь попроще и повеселее, ответил: "Понимаю, что это нравится публике, но — не можем, выросли. Стыдно...". Такого я не слышал давно.

Молодым была дорога отчасти и потому, что хранителей было как никогда мало. Жюри возглавлял Вадим Егоров, из старейшин присутствовали лишь Валентин Вихорев и Борис Вахнюк, да и среднее поколение по причинам разного характера было представлено не очень широко. Это заставило поменять формат главного концерта, после которого его администратор Егор Комоцкий вполне мог гордиться проделанной работой.

Соловьи и вороны

...Наш лагерь затихает только с соловьями, как и весь Грушинский, дальше пару часов для ворон (в человеческом обличье — тоже). Отребья на фестивале всегда хватало, сейчас его все же поменьше, но, чем дальше к периферии, к Волге, тем гуще мат и противнее рожи. Тоже люди, конечно, но приезжают не за песнями, а понятно за чем, совсем избавиться невозможно, никакой фейс-контроль и служебные собаки не помогут (хотя количество изъятой марихуаны, признаться, впечатлило — 7 кг).

На фестивале хватает грязи, но замарать Грушинский невозможно. Как весеннее половодье сносит весь мусор и каждый год пространство является перед нами обновленным, так и сам фестиваль стряхивает все наносное. Свой момент счастья может найти каждый.

Главное, чтобы был сам Грушинский.

Владимир МОЗГОВОЙ, спец. корр. "Новой", член жюри фестиваля Самара

08.07.2004