Самая известная и любимая среди женщин с гитарой, Долина больше не участвует в бардовских проектах и до сих пор в одиночку собирает полные залы. Пожалуй, она стала первой, кто открыто посвящал слушателей в свою будничную жизнь. Характерная внешность, непривычное число детей, некоторая манерность, острый язык и никаких сантиментов. Когда мы встретились, Вероника Долина учила дочку варить фасолевый суп.

— Вам случалось предсказывать в стихах собственную судьбу?

— Почти вся моя жизнь до смешного прописана. Например, злосчастные строчки "Когда б мы жили без затей, Я нарожала бы детей" написала в 20 лет, когда моему первому сыну едва исполнился год и все в моей жизни казалось благополучным. А я сочинила дурацкую балладу о том, как влюбляюсь и произвожу на свет детенышей. Мои культурные родители чуть не сошли с ума. Если бы это спела хорошенькая девочка с приятными округлостями, все могло бы сойти за юморок. Но я! Простодушная манера, снисходительный к публике вид, максимально небезупречная внешность. Все вместе производило чересчур правдивое впечатление. И действительно, сегодня у меня четверо детей, правда, всего от двух мужей. Но дети действительно комично не похожи друг на друга.

А семь лет назад моя жизнь изломалась: произошел на свет новый брак, начал вызревать новый ребенок. И этот мой поступок повторили все мои приятели-мужчины (а других не имею): они сломали браки и народили на круг около десяти детенышей, почти исключительно мальчиков. ' Это случилось на разных континентах, так что семена моего скромного стихосложения разлетелись по свету.

— Ваш нынешний муж, кинорежиссер Александр Муратов до знакомства знал вас как поэта?

— Мы познакомились житейски и, по-моему, он обо мне никогда не слышал, хотя в какой-то момент и пытался уверить, что это не так. Банальная история. Мне вообще кажется, что в том, как люди знакомятся и как заводят детей, нет ничего экстраординарного. Семь лет назад я села в самолет, летящий в Сочи на фестиваль "Кинотавр". Рядом оказался молодой мужчина с темно-русой щетинкой. Я была абсолютно спокойна и ни капельки не воспламенена: в хорошем самочувствии, только что из Америки, в свежих нарядных тряпках. Моим любимцем в то время был маленький магнитофончик, чуть получше плейера. Я возьми и скажи соседу: "Не желаете послушать?" И сунула ему в уши наушничек песенки на две. Hу, потом слово за слово...

— Вы не жалеете, что поменяли свою жизнь? Это было неизбежно или все можно было оставить по-прежнему?

— Думаю, можно было оставить по-прежнему, но судьба слишком тащила за волосы. Жалею ли я? Ни капли. Это мой опыт, мой свежий, чудесный, лучистый ребенок. С другой стороны, очень жалею: при любой революции проливается много крови.

— Принимая решение, вы беспокоились о судьбе детей?

— Вы говорите банальности: детей можно закидать шапками. Они, как и любые живые существа, настоящие взяточники. Когда я праздновала день рождения одного из маленьких детей, я, на всякий случай, заваливала подарками двух других. Неужели вы думаете, что, когда я принимала решение лишить их отца, я не нашла способов материально компенсировать эту потерю?

— Тем самым поддерживая взяточничество?

— А как иначе? Человеку нужно давать. Все: помощь, радость, возможности, степени свободы. При полном равнодушии государства это можно обеспечить только на приватном уровне Я взяла своих детей на себя. Конечно, я себе прошептала" они будут видеться с отцом, и я сделаю так, чтобы они минимально пострадали. Я их государство, я их пуповина рядом со мной они получат гораздо больше, чем с кем бы то ни было.

— Вы видите в них себя?

— Мой старший сын пишет диссертацию о советских детских книжках. Возлюбленная моя тема, она одна меня чуть-чуть утешала на моем пути-дороге в пединститут. Сын совершенно самостоятельно освоил эту тему. Я не помню, чтобы мы когда-то это обсуждали. Средний мальчик пошел в театральный. Не спросясь, как уходят в мореходное училище.

— Но ведь в вашем доме появился кинорежиссер!

— Но ведь его папа — физик, доктор наук, профессор. И мой нынешний муж-кинорежиссер чрезвычайно скромен, не рекламен, не декларативен, и никакими киношными фотографиями наш дом не увешан. А мог бы. Он поставил такие симпатичные детективы, как "Криминальный квартет" и "По прозвищу "Зверь", а сейчас снимает 18-серийную милицейскую сказку "ДДД".

В нашей жизни существует его графство и мое герцогство. Мы граничим, ходим друг к другу в гости, у нас даже есть общий наследный принц Матвей четырех лет. О совместных проектах мы не думаем. Хотя для его последней картины я записала четыре баллады.

* * *

И опять я звоню с трудом,

И мурашки бегут по коже.

Приезжай, навести мой дом,

Вот дома у нас непохожи.

Судный день не есть суицид.

Каждый палец тобой исколот.

А потом суета и стыд,

А потом суета и холод.

Я устала так раздираться,

Я хочу уступить тискам.

И давай со мной разбираться,

Разберем меня по кускам.

Эти фото и эти строфы

Поздно складывать и копить.

Ощущение катастрофы,

Не желающей отступить.

Я пишу теперь клочковато —

Мало магии и волшебства.

И страница мне узковата,

И синица едва жива.

И сынишке со мною скучно —

К няньке просится все равно...

Приезжай, посидим на кухне!

Есть израильское вино...

Не такая уж я сластена,

Не такая уж Суламифь.

Я смотрю на тебя смятенно,

Руки за голову заломив.

Хочешь, рядом садись, побалуй,

Расскажи про твою страну.

...Ничего мне не надо, усталой.

Спой мне песенку! Я усну.

— Дети росли на ваших песнях?

— Ни в коем случае. Мне не нравится давление моей персоны на детей, на мужа, на обстановку в доме. Но когда дети громко включают какую-нибудь западную мелодию, я привожу веский аргумент. "Что за свинство! Я же здесь не сижу с ногами крест-накрест, с утра до ночи тренькая на гитаре А я, между прочим, всех вас этим кормлю".

— Неужели даже застолье обходится без гитары?

— Я никогда не играю дома. Скажу вам застенчиво: есть такая профессия — Вероника Долина. Антрепризный театр, существующий на разных площадках. Но репетиции никому не видны, а режиссура не заметна. Сочиняю я тихо: чирк-чирк по бумажке. Спектакль проходит далеко от дома. Я не собираюсь изображать из себя примадонну: вытянув шею, схватив гитару, вставать на котурны. Это безобразное зрелище детям не по плечу. Неужели вы думаете, что стриптизерша репетирует перед детьми — пусть это непристойное сравнение. Но для меня петь у себя дома — как выдвигать свою кандидатуру в Государственную Думу. Мой подиум в другом месте, и я произношу на нем другие слова.

— Возникали ли у вас проблемы с мужчинами из-за вашей известности?

— Некоторое количество персонажей, прошедших через мою жизнь, претерпели тщательный отбор. Но моя — только не популярность, а индивидуальность — всегда мешала и мне, и им. Мужчина переживает уйму стадий, пока понимает, что ты человек, причем женского пола и сравнительно свежего возраста. Через мою внешнюю оболочку не каждый может пробиться. Она ведь твердела годами: вы хотя бы представляете, что такое московская еврейская девочка 70-х годов?

— В общих чертах.

— Не каждый вам расскажет — нас уже мало на Москве осталось. В свое время меня обижал Булат Шалвович Окуджава. С позиции собрата, но с высокомерием кавказца он иногда спрашивал: "Куда тебе с твоим носом?" Дело, конечно, было не в носе. Я просто была не такой, как все.

Все началось в 74-м, когда меня, 18-летнюю, привели в одну московскую компанию. Уже в 76-м начался мой путь по московским квартирам, он привел меня на первый конкурс. В 77-м я уже выступала каждую неделю, а с 78-го года не видела залов меньше чем на три тысячи человек. Передо мной лежал огромный, как страна, бескрайний пласт публики. Это был фарт: простые стихи, незатасканная манера, простенькое треньканье на гитаре, даже мой угрюмый вид производили тогда выгодное впечатление. Люди тогда любили человека с гитарой. Эта любовь давала могущество.

— Но взамен публика диктовала вам свои вкусы.

— Я не была за это в претензии. Простоватость, просторечивость, внятность — это ничего, думала я. Все-таки какая-то пушкинская струя. Мне кажется, мои первые стихи не сильно отличаются от сегодняшних. Хотя наивности, конечно, поуменьшилось.

— Барды — это любители или профессионалы?

— Талант всегда профессионален. Талантливый — значит жизнеспособный. Талант не может быть неудачлив в гадком смысле этого слова. Он предполагает жизнь, успех, выход к публике.

Я помню, как на праздновании своего 60-летия в бардовской среде Булат Шалвович сказал: "Никуда не надо было вступать, ни в Союз кинематографистов, ни в Союз писателей — только в КСП". А сегодня аббревиатура КСП (Клуб самодеятельной песни) звучит чуть ли не постыдно. Но что делать? Эволюция. Так что все, существующие сегодня на руинах КСП проекты, кажутся мне мертворожденными и малокультурными. Я — вне. Никакого "возьмемся за руки". Будем пропадать по одиночке.

— Не слишком ли пессимистично?

— Я не признаю деления на пессимистов и оптимистов. Я разная, мне бывает смешно и грустно, я бываю легкомысленна и взыскательна к себе. У меня сложные отношения с самой собой. Конечно, с годами они более-менее упорядочиваются.

— Вы сегодня себе больше нравитесь?

— Не до конца. Сегодня я утешена детьми и работой. Но быстрее устаю. Последнее время я грежу о прозе и уже вижу, как напишу первую фразу "Усталость — это несвобода". Нельзя уставать, из этого произрастает нетерпимость.

* * *

На дне старой сумки, качаясь в вагоне метро,

Случайно нашаришь забытый пенальчик помады

И губы накрасишь — усталый вечерний Пьеро,

Которого ждут не дождутся балы-маскарады.

И вздрогнешь от горечи — жуткая жгучая слизь.

Возьмешься за горло, захочется кашлять и плакать.

Масла и добавки в такие оттенки слились

Взамен земляники прогорклая алая слякоть.

— Вы верите в различие "мужского ума" и "женской логики"?

— Ничего об этом не знаю. Не привыкла разделять людей по национальному, половому или возрастному признакам. Мне совершенно все равно, с кем общаться, — мужчиной, женщиной или дитем. Главное, чтобы внутри человека светилось зерно.

— Но ведь вы признались, что дружите только с мужчинами. Сами себе противоречите?

— Может, немножко противоречу. Но, во-первых, мне все равно, а во-вторых, мужчины лучше. Они правильнее. Мужчины более творческие натуры, более бесхитростные. Так называемый женский ум частенько являет собой видение корысти во всем, подлаживание мира под себя. Мне это чуждо.

* * *

Он — вещать, она — верещать,

Достигать его глухоты.

А душа прощать и еще прощать

С небольшой своей высоты.

Он — воплощать, она — вымещать.

Как-то все у них неспроста.

А душа прощать и опять прощать

Со своего поста.

Он — сокрушать, она — водружать

Все чуднее их забытье.

А душа прощать, прощать и прощать,

Да они и не слышат ее.

Да они и не видят ее.

Да они и не помнят ее?

— Что нельзя снести от мужчины?

— Думаю, что надо научиться сносить все. Но есть вещи, нетерпимые для воли. В молодости (сегодня у меня "в молодости" — навязчивая присказка) я была чересчур нетерпимой. Потом успокоилась, а сегодня вновь раздражаюсь, но уже по отношению не к людям, а к государству. Вышло так, что я сама себе государство — социально, душевно и, простите, материально защищенный форт. Но это пока я молода и сильна. А если что-то произойдет — напишите: тут голос ее дрогнул, — не поможет никто и ничто.

* * *

В стране, где женщин никогда не звали Агнесс,

Едва ль Агнесс иль Агния, зато

Бывали опыты, поставлен был диагноз,

Хотя никто его не чувствует, никто

В стране, где женщин никогда не звали Агнесс,

Нет, кто-то пробовал необщие пути,

Пролепетать случалось: "Милая, ты ангел.

Но ты не Агнесс все-таки, прости"

Жить там, где женщин, ни одной, не звали Агнесс,

Да и мужчин не звали Ричард никогда,

Какая пагуба душе, какая наглость,

Какая дикость, серость, варварство, беда.

— Вам никогда не хотелось уехать из этой страны?

— Я же настоящий джеклондоновский персонаж и обшарила все клондайки. Нет прииска, на котором бы я не побывала. И всякий раз возвращалась. Все мы заложники русского языка. Кроме того, я из тех людей, которым нужно здесь и сейчас. Я утром принимаю решение, вечером его материализую. Как опричник, для которого слово есть дело.

— А как же вдохновение?

— Давно умеем работать с этим материалом.

— Была задача, которую вам не удалось решить?

— Я очень реальный человек, для меня нестерпима, говоря академическим языком, "некорректная постановка задачи". Как писал Булгаков, правду говорить легко и приятно. На мой взгляд, жить должно быть легко и приятно. Задачи надо ставить посильные, но на посильной шкале должна стоять самая высокая отметка.

— Вы пытались когда-нибудь влюбить в себя мужчину?

— Для этого существует технология. Прежде всего, это огромная работа над собой. Разжигание себя до полного воспламенения, до головной боли. От этого приходят в движение древнейшие механизмы. Это знает каждый творческий человек, любой, кто пишет на бумаге. Высекаемая искра может быть не видна, не слышна, не ощутима, но она попадает в пространство и не может не произвести эффект. Умей увидеть, потянуться рукой, пощупать, разглядеть. Может легко полыхнуть, а может обернуться в пергамент годов и мумифицироваться. Это происходит как в творчестве, так и в любви.

* * *

Сколько среди людей ни живи —

Каждый царь или бог.

Но воспоминанье о старой любви

Всех застает врасплох.

И открывается пыльный том,

И ты не веришь глазам,

А там засушенный бледный бутон,

А был пурпурный розан.

Как он кончики пальцев колол,

Светился весь изнутри!

Как нож из ножен, из книги на стол

Он выпорхнул, посмотри.

Там пепел, пепел из лепестков.

Так собирай скорей,

Как много на свете тайных богов,

Как много явных царей.

Но и небожителей — да, увы —

Будь то царь или бог,

Воспоминанье о старой любви

Всегда застает врасплох.

— Но какой-то у нас с вами получается слишком женский разговор.

На вашем месте я бы спросила, что мне удалось сделать.

— ???

— Вы знаете поэта, который выпустил 10 компакт-дисков? А эстрадника, который напечатал 15 книг? Это я. Когда я вытираю тяжелую слезу усталости, то говорю себе именно об этом. Это мой эксклюзив. Мой патент. Моя продуктивность.

— На первый взгляд, показатель "продуктивности" — не из творческого словаря?

— Мне всегда кажется важным упомянуть, сколько я сделала. Я — из тех, кто знавал миллионные тиражи. В этом году я объехала десять стран, записала компакт-диск на французском языке. Я каждый год выпускаю по книжке. У меня есть человек, который занимается моей звукозаписью в Москве, литературные агенты в Америке и Израиле.

— У вас были годы, когда вы вообще не писали?

— Только месяцы. Я могу писать практически в любых условиях. Но на мне ведь семья, дети. А приличная стиральная машина появилась только год назад.

— Быт вас не раздражает?

— Напротив. Я люблю детопроизводство, возню с детьми и домашними делами. Молоденькую и не блещущую красотой, меня страшила перспектива одиночества. И мне очень хотелось замуж, мечталось о потомстве. Чтобы было: как капитал, как кубышка. Я и стихи производила на свет, исходя из того же принципа: чтобы было. Кстати, в этом году я на удивление легко пишу. Меня можно на час оставить одну, дать бумагу и...

— Такая легкость не пугает?

— Когда я была совсем дитя, училась в институте, могла написать за лекцию до пяти стихотворений. Конечно, я стремлюсь к разнообразию и новизне. Но это тоже следствие рыночных законов. Как и стремление избежать самоповторов: монотонный товар хуже продается. Иногда какой-нибудь внимательный слушатель поймет и упрекнет: Вероника Аркадьевна, вы же то же самое, но на одну строфу короче, спели восемь лет назад. Я ужасаюсь и хлопаю себя по лбу.

— Признание кого из близких для вас более ценно: детей или родителей?

— Дети мне очень важны, но они находятся чуть-чуть вне. Родители тоже немножко вне, хотя последние пять лет у нас с ними ослепительная любовь. Весь этот год меня раздирает где-то прочитанная фраза умирающего Олега Даля: "Искусство – там, где мама". У меня сейчас мучительно болеет мама, и эти слова прожигают меня насквозь.

* * *

Годы прошли.

Похвалил меня Пушкин.

Простил меня Кушнер.

Не стало Булата.

В голове моей нет уже того молодого салата,

который бы мог сойти, если акцент снести на зеленость —

Иногда за влюбленность, а чаще — за полную неутоленность.

Годы прошли.

Изменился мой цензор, исказился мой контур, я узнала свободу.

Но хотела бы праздновать ее щедрей, веселей.

Хоть мысленно, хоть еженедельно, как братья и сестры — субботу.

Годы прошли.

Все не так, как когда-то.

Папа с мамой отметили дату.

Померкли прекрасные принцы.

Сюжет до сих пор непонятен, составлен из бликов и пятен,

Hе Кристи, так Пристли...

Годы проходят.

Любовь не совсем беспробудна.

Судьба не всегда беспощадна.

Грядущее — только ли грозно?

Птицы кричат в поднебесьи, сердце стучит в подреберъи.

Надо бы клясться и клясться в любви — покуда не поздно.

Покуда не поздно.

Покуда не поздно.