Двадцать лет назад, осенью 1977 года я скитался по Москве, выступая с маленькими концертами перед столичным андеграундом. О, эти давние московские посиделки, с полуигрой в таинственность и свободу, с водочным надрывом и песнями за полночь! В одной из таких насквозь прокуренных квартирок устроители концертов собрали молодых московских бардов. Их добросовестный эпатаж воспринимался на "ура", но, впрочем был ожидаем и предсказуем. Вскоре гитара перешла к маленькой, худенькой, смуглой девушке, почти школьнице.

"Мой сын безбожно на отца похож.

Он так же светлоглаз и белокож.

Я часто, глядя на него, не верю,

Что это сын мой, что ему я мать..." —

почти шепотом запела она, и в комнате словно проскочила искра. "Кто это?" — спросил я хозяина квартиры. "Вероника Долина".

"А женщина останется одна,

И назовется "бывшая жена",

И вот ведь штука, родит мне внука,

Который тоже будет на него похож".

...Таких простых, искренних и неожиданно совершенных песен мы давно не слыхали. Уезжая, я уговорил хозяина отдать мне пленку, записанную в ту ночь, с песнями этого удивительного юного существа — Вероники Долиной.

В Киеве друзья вполне разделили мой восторг, и когда через пару месяцев киевский клуб авторской песни организовал свой фестиваль, Вероника получила на него персональное приглашение. Это был ее первый выезд с песнями в другие города, и вообще чуть ли не первый выход на большую публику.

Было когда-то такое словцо: "курировать". Оно означало нечто среднее между "выкуривать" и "кастрировать". Неудобных и неуправляемых поэтов-бардов курировал, естественно, комсомол. Это внешне. И другие органы — по своим каналам. Жесткий регламент, просмотр и "литовка" тестов — все было направлено на кастрацию опасного тогда жанра.

...После трех конкурсных песен, спетых юной дебютанткой, публика взвыла, и, бисируя, никак не соглашалась ее отпустить. Вероника снова взяла гитару:

"Когда б мы жили без затей,

Я нарожала бы детей,

От всех, кого любила,

Всех видов и мастей" —

запела она совсем свежую, месяц назад написанную песенку.

На заседании жюри разгорелась нешуточная схватка. Председатель его, композитор Костин, поддержанный всеми "нашими", предложил дать Веронике Гран-при. Кураторы из комсомола, почувствовав в этой тростиночке пугающую их внутреннюю свободу, были категорически против:

"— Да что это такое она пишет:

"Сестра-простушка учит прясть,

Сестра-воровка учит красть,

Сестра-монашка их научит

Молиться, чтобы не пропасть..."

Вы что — поддерживаете эту пошлость и аполитичность? Снять ее с конкурса — за нарушение регламента! Или у всех вас будут крупные неприятности! Вы положите партбилеты!"

Ночью у меня дома собрался небольшой совет. У нас партбилетов не было. И мы придумали план.

На следующий день, на концерте лауреатов, "кураторы" еще круче прикрутили кислород. Решение жюри о том, что за нарушение условий фестиваля Вероника Долина снимается с конкурса, зал встретил свистом и топотом. Костин, объявлявший решение, тонко улыбнулся: "Мы понимаем реакцию зала как одобрение действий жюри..." Зал тоже тонко улыбнулся. Пружина была взведена.

Где-то ближе к концу концерта Игорь Лучинкин, певец и актер из Одессы, получал приз за лучшую военную песню. Допевая эту песню, он отступал от микрофона, отступал в глубину сцены, и, вызванный на овации, вдруг появился с огромным букетом цветов. "Я хочу вручить эти цветы от себя и от своих друзей-бардов — Веронике Долиной!"

Что тут поднялось в зале! Букет поплыл над головами к Веронике, сидевшей в 7-м ряду. Вероника встала, взяла букет, раскланялась, но буря не утихала. "На сце-ну!" — скандировал зал. Кто-то вынес ее гитару, "случайно" оказавшуюся за кулисами. "Кураторы" в своей ложе сидели зеленые. Но сделать не могли ничего. Зал обезумел. Все догадывались, что происходит.

Долина вышла на сцену, отпела свои песни — тихо, спокойно, как бы не замечая ажиотажа, и всем стало ясно, что над страной взошла новая песенная звезда.

У нас, конечно, были неприятности. Но это тема других воспоминаний.

Песни Вероники Долиной разлетелись по Союзу с потрясающей скоростью. Без всяких "раскруток" и прочих ухищрений нынешнего шоу-бизнеса. У них было удивительное свойство: западать в душу и тревожить ее. При фантастической, еретической простоте, при мелодии в три аккорда в них была некая магическая глубина, в которую хотелось опасливо заглядывать еще и еще.

"А хочешь, я выучусь шить,

А может, и вышивать,

А хочешь, я выучусь жить,

И будем жить-поживать.

Я скоро выучусь прясть,

Чесать и сматывать шерсть,

А детей у нас будет пять,

А может быть, даже шесть."

У нее выработалась маска хрупкой полудевочки-полуженщины, витающей в облаках, не от мира сего. Когда она выходила на сцену, тоненькая, беззащитная, словно только что оставившая за кулисами своих кукол, нянь и бабушек, и пела песни о любви, рассыпая горсти поэтических бриллиантов — залы немели. И это было больше, чем овации.

"И будет трава расти,

А в доме топиться печь.

И, Господи мне прости,

Я, может быть, брошу петь..."

Вот это простое: "Я, может быть, брошу петь" читалось почти как предсказание — самоубийства, что ли — и звучало сильней громогласных надрывов ее менее талантливых коллег.

Вероника в творчестве сразу оставила далеко позади своих сверстников, и в совсем юном возрасте заставила потесниться признанных мэтров жанра авторской песни. В поэзии так ярко начинала, пожалуй, только Ахмадулина.

"Мне другую ночь не спится:

Ох, тяжелые дела!

То ли кошка, то ли птица,

То ли женщина была.

То она в огонь глядела,

То, забившись в уголок,

После плакала и пела,

Или билась в потолок..."

И, что совершенно удивительно, ее судьба вполне совпадала с напророченной в собственных песнях. Четверо детей. Помните? — "От всех, кого любила, Всех видов и мастей..."

Шли годы. Долина стала одним из самых популярных авторов в жанре бардовской песни. С началом перестройки стали появляться ее пластинки, книги стихов, затем компакт-диски. Она объездила Америку и Германию, Израиль и десятки других стран. Много раз бывала она и в Киеве, и на концертах, по старой памяти, мне доводилось представлять ее киевской публике.

Но чем дальше, тем явственней было для меня несоответствие между нынешней Долиной и ее старым, неизменным образом хрупкой девчоночки. Манеры, что пленяли лет пятнадцать назад, сегодня казались вычурными и нарочитыми.

Я заметил, что и публика на ее концертах сменилась. Новое поколение, не знавшее прежней Долиной, воспринимало ее скорее как некую экзотику на фоне совершенно иной музыкальной культуры.

В 1995 году в разговоре с Булатом Окуджавой мы с Ириной Карпинос спросили его о Долиной. Мастер, некогда благоволивший к Веронике, отозвался о ней довольно резко.

С опасениями шел я и на недавний концерт Вероники. Боялся очередного разочарования в чуде.

К сожалению, разочарование имело место. Когда она пела старые свои песни — все было при ней: и прекрасные, утонченные, пронзительные стихи, и мгновенно запоминающаяся мелодия, и обаяние, и тайна. В новых ее произведениях, составивших все второе отделение концерта, не было главного: жизни. Это было нечто, обладавшее формальными признаками принадлежности к долинскому творчеству, но без обаяния, без тайны. Когда-то она писала:

"Но дремлет точка болевая,

Ее еще зовут душа"

Этой болевой точки не было. Осталось нечто самодостаточное. Имитация самой себя. С отсутствием былой энергетики и с никакими мелодиями.

Вероника, привыкшая к безоговорочному почитанию, видимо, была своими новыми произведениями вполне довольна.

Удивительно, как сильно должен внутренне измениться человек, поглощенный необходимостью постоянно выдавать песенно-поэтическую продукцию, чтобы настолько быть в разладе со своим собственным талантом.

Впрочем, мне бы не хотелось совсем отвергать нынешнее творчество Долиной. Будем надеяться, что это только болезненный переход из одного периода в другой. Ведь те, кто когда-то стоял на одной с ней сцене, ее собратья по авторской песне, в подавляющем большинстве вообще повесили гитару на гвоздь, не в состоянии найти себя в новых условиях. Может, этот их уход со сцены честнее перед зрителями и самим собой, но уж слишком однозначен и безысходен. У Долиной все-таки остается надежда на новый взлет, тем более, что в России, перекормленной попсой, наблюдается возрождение интереса к жанру поэтической песни, к русскому городскому романсу, одним из ярчайших представителей которого стала Вероника Долина.

1997 г.