25 января Владимиру Высоцкому исполнилось бы 65 лет. За прошедшие годы об этом поэте и актере написаны десятки книг, сотни статей, сняты фильмы. Не секрет, что многие мемуаристы, стараясь подчеркнуть свою близость к "таганской знаменитости" , снисходительно, а иногда панибратски "похлопывают" его (умершего) по плечу и рассказывают, как "мы с Володькой Высоцким...". Другими словами, врут. После почти четверти века молчания честную книгу о любви к своему другу попытался написать переводчик и литератор Давид Карапетян. Она называется "Владимир Высоцкий. Между словом и славой". С автором побеседовал корреспондент "Известий" Геннадий Чародеев.

— Когда вы познакомились с Владимиром Высоцким?

— Это произошло в мае 1967 года. В то время я заканчивал иняз и ухаживал за красивой девушкой Татьяной. Оказалось, что она близко знает актера и барда Володю Высоцкого из Театра на Таганке. Он мне тогда совсем не был известен и, честно сказать, не очень интересен. Через некоторое время она принесла мне его записи, и я капитулировал. Потом мы подружились на всю жизнь.

— Со дня смерти Высоцкого прошло более двух десятилетий. Все это время вы нигде ни разу не выступили с воспоминаниями о нем. Почему?

— Не думал, что когда-нибудь захочу публично признаться в любви к Володе. Я не хотел участвовать в аншлаговом спектакле под названием "Мы и Высоцкий".

— Что для вас и сегодня остается главным во Владимире Высоцком?

— Доброта и чувство справедливости. Когда Владимир хорошо себя чувствовал, был, что называется, "в завязке", он становился деловым человеком, безумно много работал. А когда пил, то у него появлялась эдакая русская удаль. Он был очень одиноким, уставшим от жизни человеком.

— Известно, что Высоцкий негодовал, когда узнал, что советские войска вошли в Афганистан. А при вас он не высказывал свое отношение к советскому строю, партийным бонзам?

— Володя не любил "кухонных" посиделок с водкой, когда после второй все уже ругали престарелого Брежнева и коммунистов. Он ненавидел любую несправедливость, жадность, предательство. Высоцкий любил стариков, жалел ветеранов, помогал многим. Слушайте его песни — там все сказано. Но вот я вспоминаю такой случай. Однажды Володя, чем-то сильно раздраженный, вдруг неожиданно сказал мне, что сейчас позвонит председателю Моссовета Промыслову и скажет все, что думает о партократах и их власти. Накипело, одним словом. Набирает номер, его соединяют с самим Промысловым (Высоцкий звонит!), называет имя и произносит: "Я хочу вам сказать: все, что вы там в Кремле делаете, — это безобразие!".

— Говорят, что именно вы вместе с Владимиром Высоцким в 1970 году посетили на даче в Петрово-Дальнем опального Хрущева...

— Встречу с Хрущевым устроила внучка Никиты Сергеевича Юлия. Дедушке нас представили как актеров Театра "Современник", который он недавно посетил. В Хрущеве была заметна вполне понятная настороженность, но в целом он вел себя раскованно. Почти сразу речь зашла о Володиных проблемах . Выяснилось, что песен Высоцкого Хрущев не слышал, поэтому какого-то детального разговора на эту тему быть не могло. Тогда Володя в очень простых словах обрисовал Хрущеву свое положение: "Песни мои ругают, выступать не дают, на каждом шагу ставят палки в колеса. А люди хотят слушать... К кому из руководства мне лучше обратиться? Вы ведь там всех знаете". Хрущев довольно долго не мог никого назвать, думал, перебирал. "Даже не знаю, кого вам посоветовать, — сказал он. — Лучше, наверное, идти к Демичеву: он более-менее молодой, прогрессивный, выдвигался при мне, лучше остальных в таких вещах разбирается". Но особой уверенности, что Демичев что-то сделает, в голосе Хрущева не чувствовалось. Каким-то образом зашел разговор и о хрущевских пятиэтажках. Хрущев сильно обижался по этому поводу: "Вот меня сейчас все ругают, дома эти называют "хрущобами", а не говорят, что мы тогда вытащили людей из подвалов, где и сортиров не было, дали им благоустроенное жилье, правда, маленькое, с низкими потолками, но жить-то можно. Ведь при Сталине жилых домов почти не строили, а я из-за этих "хрущоб" с армией поругался". Только уселись за столом, как вдруг Володя спросил: "Никита Сергеевич, а у вас не найдется чего-нибудь выпить?" И спросил таким тоном, словно они с хозяином друзья-приятели и только вчера расстались. Я оцепенел: как отнесется Хрущев к подобной просьбе? Возмутится, будет скандал? Но он отреагировал на удивление спокойно: "Вообще-то есть" — и достал из кухонного шкафа початую бутылку "Московской особой". Володя сразу налил мне и себе, а хозяин отказался: "Мне врачи запретили, я не пью". Спрашивали опального вождя обо всем: о Сталине и Берии. "Как-то после войны, — рассказывал Хрущев, — приглашает Сталин нас с Микояном на обед в резиденции на озере Рица. Никого больше из Политбюро не было. И тут он, к нашему великому удивлению, разоткровенничался: "Я никому не верю, даже самому себе". Мы слушали Хрущева, можно сказать, открыв рот. Спрашивали наперебой: как это он проморгал заговор против себя? Ответа дословно не помню, но суть его слов была примерно такой. "Да вот этот, — здесь он мимикой и жестами очень похоже изобразил брови Брежнева, — предателем оказался. И о Суслове меня тоже мои люди предупреждали, советовали его убрать, но я не послушался. Потому что дураком был". Ближе к концу застолья Высоцкий спросил, есть ли в доме гитара. Но гитары не оказалось, на что он весело сказал: "Ну, в таком случае разрешите приехать еще раз, попеть для вас". Но встречи не получилось — Никита Сергеевич заболел. И Хрущев так и не услышал Высоцкого живьем.