В прямом эфире "Эхо Москвы" Владимир Фрумкин.

Эфир ведет Нателла Болтянская.

Н. БОЛТЯНСКАЯ: Сегодня у нас на связи мой коллега, журналист, который ведёт авторские программы на радиостанции "Голос Америки", исследователь, популяризатор авторской песни Владимир Фрумкин. Добрый вечер.

В. ФРУМКИН: Добрый вечер.

Н. БОЛТЯНСКАЯ: И прежде чем мы начнём наш разговор об Окуджаве, о Галиче, о Киме, об авторской песне, я бы хотела, чтобы прозвучал фрагмент компакт-диска, выпущенного Владимиром Фрумкиным об авторах, где Владимир Аронович и говорит, и поёт. А затем мы поговорим.

ПЕСНЯ

Н. БОЛТЯНСКАЯ: Вопрос к вам вот какой. Неоднократно я читала про вас, что вы являетесь аналитиком и популяризатором не авторской песни, а гитарной поэзии. Какая разница?

В. ФРУМКИН: Разницы никакой, разница в терминах. Я считаю термин "авторская песня" не совсем точным. Потому что у всех песен есть авторы, в эстрадных песнях обычно два автора плюс исполнитель. А тут все вместе в одном лице. Как говорят фольклористы, это синкретический жанр. То есть, один человек создаёт все компоненты своего эстетического сообщения, песни. И слово, музыку, исполнение. Он же сам и редактор, и сам же общается со зрителем, слушателем. "Авторская песня", мне кажется, менее точный термин, чем гитарная поэзия. Это не я придумал, это Джерри Смит, профессор Оксфорда, который одно время работал в Америке, автор двух книг, собственно, об этом жанре. Одна книга "Русская гитарная поэзия на фоне массовой песни" и другая переводы из Галича. Почти все песни Галича он сам перевёл, написал большое предисловие. Вот, когда говорится "гитарная поэзия", убивается, по меньшей мере, два зайца. Во-первых, это поэзия. Я интересуюсь прежде всего жанром такой песни, в которой центральный груз несёт в себе слово, а не музыка, не мелодия, не музыкальное оформление, это поэзия прежде всего, которая в определенных исторических условиях приобретает такую "омузыкаленную" форму. А второе, это гитара как символ, идущий ещё из русской культуры 19 века, от Дениса Давыдова, Аполлона Григорьева. Это очень важный элемент, это важнейший компонент этого жанра.

Н. БОЛТЯНСКАЯ: Я начинаю зачитывать вопросы, которые пришли вам по Интернету. И вот вопрос от Николая Журавлёва из Москвы. Во-первых, он просит вас, если сочтёте нужным, сознаться в знакомстве. А вопрос таков: "Я, видимо, недостаточно внимательно прочёл вашу статью о Галиче в "Балтиморском вестнике". Вы там пишете об адовой работе, проделанной вами по нотной записи песни Галича. Было ли это издано?"

В. ФРУМКИН: Только частично. Дело в том, что по просьбе Александра Галича я записал песни его нотами по списку, который он мне сам дал. И примерно в том порядке, в котором мы договорились это поместить. Он сказал, что интересуются на Западе этим материалом. Хотят издать его песни, не только тексты, но и их музыку, чтобы можно было начать научное изучение, анализ его творчества. Я эту работу проделал, переписал начисто и передал, перед отъездом я не мог вывозить Галича. Сложными путями это всё пришло в Америку. Но начал я с песен Окуджавы. Мне удалось тут издать два сборника, много его песен, с мелодиями, гитарными аккордами. А Галича так и не удалось издать, хотели, этот материал я отправил обратно в Россию, когда там началась перестройка. И там возник интерес. Но они напечатали только мою статью о нём в России. На ноты, видимо, не хватило ни сил, ни денег.

Н. БОЛТЯНСКАЯ: Я ещё раз напомню, что по телефонной линии у нас на связи из Вашингтона Владимир Фрумкин. А вопрос вот мой какой. Бунтарь Владимир Высоцкий, оппозиционер Александр Галич и, казалось бы, несколько примиряющий Булат Шалвович Окуджава. Я думаю, что многие любители гитарной поэзии, для них эти имена являются основными, китами, на которых стоит белый свет. Есть такая поговорка "Лицом к лицу лица не увидать". Какова разница восприятия этих авторов сегодня, как вы считаете?

В. ФРУМКИН: Разница, вы имеете в виду, восприятия где?

Н. БОЛТЯНСКАЯ: Как вы бы на него ответили, лично вы? Кто они для вас сегодня?

В. ФРУМКИН: Для меня они сегодня так же живы, как были раньше. Бывает так, что искусство становится неотделимым от твоей натуры, это часть моей жизни, причем важнейшая часть. Я себе не представляю, что бы я был, Володя Фрумкин, без неожиданного для меня и для всех моих друзей, которые испугались за меня, когда я в начале 1960-х вдруг из академического музыковеда стал превращаться в распространителя и исследователя этих опасных, по тем временам, песен, и как меня уговаривали вернуться опять к Баху, Вивальди, даже Шостакович, я занимался очень много с Шостаковичем. Короче говоря, это то, что входит в мою натуру, моё отношение ни капли не изменилось, часть моего внутреннего мира и я продолжаю думать об этом, писать, и никуда это, очевидно не уйдёт из моей души.

Н. БОЛТЯНСКАЯ: Сообщение на пейджер. "Володя, счастливы слышать вас в эфире любимого "Эха", приезжайте в Пермь, — оставлен номер телефона, подпись "Песчанские". Очень много таких сообщений. Я вас хотела вот о чём спросить. Казалось бы, действительно, такой ортодоксальный музыковед. Когда говорят об авторской песне, о гитарной поэзии ортодоксальные музыковеды, очень часто предъявляют ей одну из главных претензий, это очень бедная музыкальная составляющая. Что ответите?

В. ФРУМКИН: Я с этого и начал. Моё первое столкновение с песнями наших бардов, поющих поэтов, было таким. Я поймал себя на том, что я прежде всего слушаю, что у них за мелодия, как развивается гармония, фактура сопровождения. Я был вышколен на этом. Я как музыковед не смог ухватить главное в этой песне в начале. Но это продолжалось, может быть, несколько месяцев или год. А дальнейшие углубления моего отношения продолжались и дальше, пока я не понял, что это абсолютно другой жанр, чем песня эстрадная или массовая. Я в начале, честно признаться, слушал эти песни как музыковед-профессионал. Я помню, столкнулся в клубе "Восток".

Н. БОЛТЯНСКАЯ: Это ленинградский клуб.

В. ФРУМКИН: В Ленинграде был такой клуб авторской песни.

Н. БОЛТЯНСКАЯ: Он есть сейчас.

В. ФРУМКИН: Да. Он теперь уже не в Доме культуры пищевой промышленности.

Н. БОЛТЯНСКАЯ: А в ДК Газа.

В. ФРУМКИН: Всё начиналось с кафе. И вообще, всё началось с того, что я читал в этом Доме культуры лекции о классической музыке, и там была группа молодёжи, среди моих слушателей. Однажды они подошли ко мне и сказали, Владимир Иванович, вот у нас есть такое кафе, где и джазовая секция, и песенная. Я говорю, а что за песни? — А вот у нас тут ребята Полоскин, Вихярев, Сейнов исполнитель, они приходят в это кафе и поют свои новые песни. Я заинтересовался. Если бы я не заинтересовался и не пошёл, то, может быть, ничего не бы не случилось, я не знаю. Это был глас откуда-то с высот. Я туда пошёл. Я увидел Александра Володина, замечательного драматурга и поэта, познакомились мы там с ним и стали друзьями. Он даже подарил перед своим отъездом шерстяную кофточку "Если там будешь бедствовать, наверное, Володя", снял с плеча. Так что я ответил на ваш вопрос. Я болел этой профессиональной болезнью в начале, пока я не стал внимательнее слушать и не стал читать настоящих глубоких литературоведов, прежде всего, 20-х годов, формальной школы, и Лотмана, тогда я понял, что есть совершенно разные жанры и разные роли компонентов: музыки, слова, и обязательно что-то доминирует. Я смирился с тем, что в этом жанре доминирует слово. Message поэтический, интеллектуальный, сообщение должно быть, прежде всего.

Н. БОЛТЯНСКАЯ: Я поняла вас. И я сейчас думаю, что два диска изданы ваших в жанре лекция-концерт. Как вы считаете, оправдано ли это? Именно лекция-концерт с подробностями, с какими-то рассказами, с какими-то личными впечатлениями?

В. ФРУМКИН: Судя по реакции зала, я выступал с этой программой. Я случайно на неё набрёл. Я был лет 5 тому назад в Южной Калифорнии, меня попросили поделиться. Сначала был вечер памяти Окуджавы, и просили о Галиче рассказать. И я рассказывал и пел. Вспоминал и пел. А потом выстроил, вернувшись в Вашингтон, какую-то такую программу хронологически, как я встретился с этой песней, и как я стал её понимать и любить. И мне кажется, что это оправданно. Если у вас есть сомнения, я бы с удовольствием их услышал. Потому что мне очень важны конструктивные замечания и критика.

Н. БОЛТЯНСКАЯ: Сомнений нет, просто действительно хотелось выяснить, как это всё было проделано. Я хотела бы сделать музыкальную паузу. Булат Окуджава, "Песенка об Арбате".

ПЕСЕНКА

Н. БОЛТЯНСКАЯ: Только что прозвучала песенка об Арбате, звучала в исполнении Владимира Фрумкина и Майи. Уже в составе вашего дуэта звучал Окуджава в эфире "Эхо Москвы". И надо сказать, что понравилось очень нашим слушателям. Хотя, казалось бы, ребёнок родился уже в США, в первый раз в России побывал год назад.

В. ФРУМКИН: Да.

Н. БОЛТЯНСКАЯ: Насколько я понимаю, сегодня для многих наших соотечественников, которые живут за пределами России, очень большая проблема не лишить собственных детей русского языка. Как вы её решали?

В. ФРУМКИН: Этому способствовали какие-то обстоятельства. Мы в начале, по приезде в Америку, жили на кампусе студенческом, это берлинский колледж и консерватория, где моя жена-пианистка работает. И в начале я был так называемым директором Русского дома, и лектором. Русский дом — это студенческое общежитие, где живут ребята, которые изучают русский язык. И там есть правило — ни слова по-английски. То есть, для них общежитие было продолжением их учебных занятий, классов. И когда Майе было 1,5-3 года, она заметила, что не только мы говорим у себя в квартире с ней по-русски, но и студенты пытаются говорить по-русски. Ей было ещё 4 года, когда начали студенты задавать ей вопрос, а как сказать то, это. То есть, она поняла, что в этом что-то есть, что это важно, этот язык. И, кроме того, песни появились. Я ей пел колыбельные песни, потом взял в руки гитару и стал петь мои любимые песни наших бардов. И так это в неё вошло, она просто росла в этой атмосфере.

Н. БОЛТЯНСКАЯ: Она просто не уходила из вашей атмосферы, получается.

В. ФРУМКИН: Да. Не уходила и продолжает. Мы иногда, когда встречаемся с друзьями, она приезжает к нам, либо я приезжаю туда в Коннектикут, в Новую Англию, где есть желающие послушать, мы все ещё поём вместе.

Н. БОЛТЯНСКАЯ: Я привезла из США достаточно большую коллекцию песен, написанных американскими авторами, людьми, которые живут в Америке, но продолжают петь и писать по-русски. Как вы воспринимаете творчество ваших новых соотечественников?

В. ФРУМКИН: Я воспринимаю по-разному. Если это талантливо, меня это интересует. Я охотно слушаю. Но вы знаете, так мало талантов в мире, и так трудно повторить ту ситуацию, ту историческую атмосферу, в которой эти песни родились в России, в Советском Союзе в 1960-е годы, во второй половине 1950-х, что это не совсем то для меня, что дают мне песни классические гитарной поэзии. Поэтому я, в общем, скептик, надо сказать. Я очень охотно откликаюсь на появление талантов. Радуюсь, когда слышу, например, можно нескромно прозвучать? Когда я услышал вас недавно в Вашингтоне, мне посоветовали калифорнийцы пойти обязательно, воспользоваться первой же возможностью. И я пошёл, и я получил радость. Я понял, что то самое ценное для меня, что есть в этом виде искусства, кто-то подхватил и развивает. И это Нателла Болтянская, потому что при том искусстве, с которым вы играете на гитаре, и у вас мелодия хорошая. Но опять-таки, главное — это поэтическое слово. Вы говорите нам, как вы воспринимаете жизнь, что вы думаете о мире, окружающем вас. Вот это.

Н. БОЛТЯНСКАЯ: Давайте мы всё-таки вернемся к нашим коллегам. Сообщения на пейджер. "Владимир, большое спасибо за все, что вы делали и делаете для авторской песни. Скажите, пожалуйста, известно ли вам такое имя как Катя Яровая, что вы думаете о её творчестве? Вера".

В. ФРУМКИН: Вера, я не только думаю о Кате Яровой, я часто её вспоминаю. Мы были знакомы с ней. И это был светлый момент в моей жизни. В начале я познакомился с её песнями. Это было в редакции "Голос Америки". Кто-то привёз пару кассет. И я увидел, сгрудились мои коллеги, что-то слушают. Я подошёл и услышал женский голос, продолжающий то, что делал Александр Галич. Непримиримость к плохому в жизни, острый взгляд на своё общество. Безжалостность по отношению к себе и к окружающему. И идеалы, за всем этим стоят какие-то идеалы. Потом она приехала в Вашингтон выступать. Я познакомился с ней, представил её аудитории. Она рассказала мне о своей болезни. Она умерла ведь в 35 лет. А вот недавно вышла её книжка, и я увидел там свои строки, написанные для публикации её кассет или дисков в Америке. И там это поместили. Я был, конечно, очень рад и не отказываюсь ни от одного слова. Больше всего мне нравилась её песня о поколении 1970-х.

Н. БОЛТЯНСКАЯ: Сейчас вышел диск Кати Яровой. Во-вторых, насколько я знаю, в США вышел диск, где песни Екатерины Яровой поёт Екатерина Нехаева из города Бостона. Слышали ли вы эти диски?

В. ФРУМКИН: Нет. О Нехаевой написано в этой книжке, о том, что она очень хорошо относится к творчеству Кати, но я ещё не слышал, как Катя поёт Яровую, к сожалению. Когда мы с вами встретились, и я подошёл к вам после вашего выступления, я сказал, что я вижу нечто общее между вами и Катей Яровой.

Н. БОЛТЯНСКАЯ: На сегодняшний день на американской территории проходит не один и не два фестиваля авторской песни. Когда речь заходит о российских фестивалях авторской песни, очень часто слышишь такое мнение, что сейчас они уже стали не те, сейчас они уже стали хуже, менее интересны. Вы сами можете что-то сказать о происходящих в Америке фестивалях русской гитарной поэзии?

В. ФРУМКИН: Я был на одном из таких фестивалей в Калифорнии, недалеко от Сан-Франциско, года 4 тому назад. И я бы не сказал, что меня очень порадовало то, что я там услышал. Я, правда, был там недолго. Но я слушал записи других фестивалей, которые происходили под Нью-Йорком происходили. Много слышал от Александра Городницкого о ваших фестивалях, о Грушинском фестивале, и читал то, что пишут об этом. Мне кажется, если люди туда тянутся, если они едут, если их влечёт собираться вместе, пожалуйста. Слава богу, что вам хочется музицировать и слушать других. Но это уже совсем не то, что влекло людей в леса и горы при Советской власти. И уровень того, что там звучит, другой. Это слишком всё смахивает на эстраду. Я говорю теперь о фестивалях, которые происходят в России. Стирается грань между поэзией омузыкаленной и эстрадой. Главное, что ценится, это несколько гитар, хороший аккомпанемент, это эффектность. Это уже не то.

Н. БОЛТЯНСКАЯ: Вы считаете, что авторская песня должна сопровождаться только гитарой? То есть, расширенный аккомпанемент вредит?

В. ФРУМКИН: Отнюдь нет. Но вспомните французский шансон, у которого много общего, даже мелодически, с тем, что сделал особенно Окуджава. На его мелодику очень повлиял приезд Ива Монтана в Москву. Булат сам говорил, что его восхитили, поразили эти песни, и если вы слушаете его марши, как "Бумажный солдатик" или "Вы слышите, грохочут сапоги". Это очень похоже на те грустные французские песенки о войне, это окуджавские интонации. Так вот, Брель, Брассенс, шансонье французские, они выступали, да, Брассенс всегда держал в руке гитару, но у него было ещё два гитариста. И там иногда был ударник. Нет, я не против развития музыкальной этого творчества.

Н. БОЛТЯНСКАЯ: Скажите, пожалуйста, Шевчук или Башлачёв — это гитарная поэзия в вашей транскрипции или нет?

В. ФРУМКИН: Шевчука я слышал. Да, он работает в русле этого жанра. Но меня поразило, когда на первом международном фестивале песни памяти Булата Окуджавы 2 года назад в Москве он спел "Лесной вальс" Булата. Прошу прощения, это не Шевчук. Он иногда вёл передачи на кухне по телевидению. Помните, кто это был?

Н. БОЛТЯНСКАЯ: Это один из музыкантов отечественных? Не вспомню сейчас.

В. ФРУМКИН: Он сыграл. Там и Городницкий появлялся, и он готовил блюда на кухне

Н. БОЛТЯНСКАЯ: Макаревич, вы имеете в виду.

В. ФРУМКИН: Да. Это он близок, по-моему, авторской песне. Но он вдруг взял этого тончайшего лирического музыканта, который на флейте наигрывает вальс, спел в виде фокстрота, и зал почему-то хлопал в такт. Совершенно пропали слова. Испарился смысл этой песни, который был вложен поэтом очень глубоко и трогательно.

Н. БОЛТЯНСКАЯ: Подождите, Володя.

В. ФРУМКИН: А вот Шевчук, я слышал, да, он поёт. Да, там использованы элементы, это нечистый, по-моему.

Н. БОЛТЯНСКАЯ: Я бы вернулась к вашим претензиям к Андрею Макаревичу, ведь Елена Камбурова, когда поёт песню о Ваньке Морозове, это городской романс с очень сильными дворовыми интонациями. А звучит просто убойно. То есть, может быть, это просто поиск нового звучания?

В. ФРУМКИН: В её случае — да. В его случае — это поиск, который полностью исказил замысел. Слов не было слышно. Там же главное, это тонкие и глубокие слова. А он взял и ... Если бы он сделал так "Ваньку Морозова". У самого Булата это всё идёт на танцевальном полублатном мотиве.

Н. БОЛТЯНСКАЯ: Как вы считаете, надо ли сегодня знакомить людей молодых с творчеством Окуджавы, например? Казалось бы, ответ на вопрос сразу напрашивается. Но я иногда слышу, что сегодняшним подросткам Окуджава не близок, это не одна группа крови. Они не поймут друг друга. Это так?

В. ФРУМКИН: Мне трудно, находясь здесь, об этом судить. Но когда мы были в Питере, в Москве прошлым летом, не этим, прошлым, с Лилей, женой, и с Майей, и спели кое-где, там были молодые люди и совсем молодые, и очень-очень хорошо слушали. Я не знаю о группе крови. Боюсь, что вы правы, потому что совсем иная атмосфера их теперь окружает. Эта попса, которая повсюду звучит сейчас, сочится и брызжет, особенно, с экранов телевизоров, через это трудно пробиться умной, серьёзной, душевной песне.

Н. БОЛТЯНСКАЯ: Может быть, мы просто не хотим это сделать? Я недавно разговаривала с замечательным актёром Михаилом Козаковым, который сознался, что послушал рэп в наушниках одного из своих сыновей, и рэп ему понравился, он говорит, я просто не понимал эстетики этого жанра. А сейчас начал потихонечку въезжать.

В. ФРУМКИН: Он слушал американский, британский или русский рэп?

Н. БОЛТЯНСКАЯ: Эминема он слушал.

В. ФРУМКИН: Это очень профессионально. Я же сейчас говорю горькие слова не о рок-н-ролле или рэпе, а о попсе, о примитивном искусстве. Рэп и рок-н-ролл — очень сложное искусство в талантливых руках, очень сложное. Там очень хорошие, интересные слова, ритмы, оркестровка. Это высокое искусство, хотя сохраняет видимость любительщины, потому что это всё, как Мандельштам говорил, сырое, дикое мясо, этим и выделяется на фоне более приглаженной, общей культуры. А попса — это человеческий и эстетический примитив. И слова, и мелодия, и исполнение на таком нижайшем уровне, что просто оторопь берёт. И иногда думаешь, не в коня корм, мы так надеялись, что эта песня глубокая, умная, индивидуальная наложит какой-то долгосрочный отпечаток на нас, на российское общество. И я вижу, как сейчас это выветривается.

Н. БОЛТЯНСКАЯ: Возникает ещё один вопрос. Вернусь я к поэзии. Существует очень много имён поэтов, писавших по-русски, имён поэтов, на стихи которых достаточно часто пишутся песни, эти песни широко исполняются. Как вы считаете, может ли сама по себе гитара что-то добавить к стихам? Потому что не случайно ведь Александр Кушнер не раз и не два публично утверждал, что поэзия не нуждается в гитарной подпорке. Кстати, на его стихи очень много написано песен.

В. ФРУМКИН: Это не такой простой вопрос. Всё зависит от стихотворения. В этом смысле я тоже изменился. Вначале, когда я был, как вы сказали, ортодоксальным музыковедом, мне казалось, что любая талантливая музыка может украсить любую поэзию, даже не очень талантливую. Да, это бывает. У Чайковского большинство романсов написаны на стихи посредственных поэтов. Но получается другой жанр. Это уже не поэзия, а это камерная музыка.

Н. БОЛТЯНСКАЯ: Тогда я конкретизирую вопрос. Песни Александра Мирзаяна на стихи Иосифа Бродского, песни Сергея Никитина на стихи Давида Самойлова, песни Александра Дулова на стихи Наума Каржавина или того же Александра Кушнера правильно? Это должно быть?

В. ФРУМКИН: Это имеет право на жизнь, мне кажется, что это форма распространения поэзии. Потому что поэзия, по определению, состояние более узкого круга общества, она требует большого интеллектуального, эмоционального напряжения, внимательности души, что ли. А когда это поётся, что-то пропадает в поэзии при этом. Знаете, я вам, Нателла, даже советую, как-нибудь возьмите, прочитайте Пушкина "Я помню чудное мгновение" и потом пропойте это, если ещё вы можете. Потому что у меня долгое время, как вспомню эти слова, у меня звучит гениальный романс Глинки. Так вы знаете, сравнительно недавно, года три тому назад я прочитал Пушкина и потом пропел себе этот романс. И увидел, что у Глинки другая поэзия звучит. Что-то у Пушкина ироничнее, тоньше и умнее то, что он написал. А Глинка романтизировал, и эта чудная мелодия скрадывает эти тонкие интеллектуальные нюансы. И так же получается, и когда Бродского поёт Мирзаян, и когда Никитин поёт. Обогащается, приятно это слушать, это красиво, что-то углубляется моментами. Но интеллектуальная глубина и разнообразие интонаций. Музыка диктует интонацию к стихам. А когда сам читаешь глазами, ты видишь такие нюансы, которые заглушаются этими чудными, талантливыми музыкантами. Так что это диалектика, ни в коем случае нельзя возбранять писать такие вещи, хотя Бродский был категорически против омузыкаливания его стихов. Он говорит, что он готов разбить гитару о голову Клячкина. Ему пели эти песни. "Пилигримы", например, Клячкина. Хотя ревела аудитория, просила ещё и ещё. Это был один из лучших номеров клячкинских концертов. А Бродскому казалось, что это абсолютно искажает, его поэзия пропадает под эти аккорды и эту мелодию.

Н. БОЛТЯНСКАЯ: К сожалению, время передачи истекает. Задаю последний вопрос. Это сообщение на пейджер. Смысл его заключается в том, что такие высоты трагизма как, например, у Окуджавы, доступны единицам. Можно ли расширить это понятие на весь жанр гитарной поэзии? То есть, немассовый жанр, да? Гитарная поэзия не является массовым жанром, это всегда только для единиц. Так ли это?

В. ФРУМКИН: Не единиц, но очень значительно образованного слоя населения. Да, она обращена к образованному слою. Лучшее, что есть в этой поэзии с музыкой. Но в России традиционно был широкий образованный слой. И поэтому плёнок было, копий, и Окуджавы трагического, и Галича, ещё более трагического, и Высоцкого, который, конечно, был более доступен, разные слои воспринимали у Высоцкого разное. Это были миллионы кассет. И это не единицы, далеко не единицы.

Н. БОЛТЯНСКАЯ: Ну что ж, думаю, на этом мы ставим многоточие. Я благодарю Владимира Фрумкина, автора программ на радиостанции "Голос Америки", автора программ, посвященных творчеству Булата Окуджавы, Александра Аркадьевича Галича, Юлия Кима. И, я думаю, будет правильно, если мы завершим песней "Музыкант". Вы не возражаете?

В. ФРУМКИН: Нет, ни в коем случае, Нателла.