— Вот ты говоришь: расскажи. А что ты услышать-то хочешь? О нашем геройстве, бесстрашии, чтоб вышло что-то вроде очерка "Авторская песня на переднем крае"? Так ведь всё не так совсем было. И геройства не было никакого. Героями другие были — те, кто на десятиминутные смены к блоку выходил, кто на излучающей технике часами колесил по Зоне... Зачем мы туда ездили? А помнишь, у Слуцкого: "Начинается повесть про совесть?" Вот что-то вроде. Не про подвиги, не про заслуги, даже не про смысл и пользу этих выступлений, очень сомнительные... Про совесть.

... За десять дней до взрыва у меня сын родился. А за два месяца мы наконец-то нашли ДК, согласившийся наш клуб песни приютить. Мы там в клубе, почти все по образованию "технари" были, и что такое радиация, хорошо знали со студенческих лет. Так что, как только семьи свои по разным дальним городам поотправляли, пошли мы с Игорем к директрисе этого самого ДК и предложили: давайте, мол, перед эвакуированными выступим. Игорь ещё рубаху на груди рванул и про концерты в Зоне добавил, Директриса нас психами назвала, но на следующий день достала автобус и пропуск. Жара, помню, была страшная, пылища — 4-5 мая...

...Самое страшное? А вот тогда, в первом выезде, и было страшней всего. Потом уже пообвыкли как-то, насмотрелись разного, а тогда... Тогда приехали мы в Бучанский пионерлагерь, где временно разместили эвакуированные со станции смены и их семьи. Весь медперсонал — одна растерянная отчаявшаяся медсестра; врач тоже вроде бы есть, но лекарства закончились, и он от стыда и беспомощности напился вусмерть. А детишки прямо в пыли радиоактивной играют, листья прошлогодние жгут... Кто-то из наших спросил у сестры, не опасно ли это, и услышал в ответ: "Да им уже ничего не опасно..."

Зал полный собрался — хлопают, ждут... А нам на сцену выйти страшно. Думаем, перебираем: что же спеть-то, чтоб хоть как-то мрак весь этот окружающий развеять? Какую песню ни возьми — все оказываются про это. Окуджава? "Куда ж мы уходим, когда над землею бушует весна..." Ну да, весна бушует, и 26 человек уже официально ушли, а многие из тех, кто сейчас в зале, уйдут или вот-вот, или ненамного позже. Никитины? "И стало нам так ясно... что жизнь была напрасна..." Да уж, куда ясней... Про любовь? Но какая там у них любовь... Если даже и выживут — не до любви им будет, а уж детей-то иметь и вовсе... И вот мы стояли за сценой, внезапно потрясённые сознанием всех страшных пророчеств, которые, оказывается, уже были в наших песнях, а мы были настолько глупы, что не понимали и даже не замечали их раньше...

Тут Володя решительно говорит: ладно, мол, хватит нагнетать обстановку — разряжать надо. Выходит на сцену, заставляет себя искренне улыбнуться и начинает петь развесёлую песенку, про то, как надо с гриппом бороться. Доходит он до припева, до слов: "Нужно сделать каждому повязочку из марли...", и понимает, что весь зал-то сидит как раз в таких повязочках... Володя дёрнулся, побледнел, с трудом допел и ушёл со сцены приходить в себя. Через полчаса очнулся, взял себя в руки, вспомнил самую что ни на есть безобидную песенку — водевильчик такой про Дуню и брандмайора, и бодро спел её почти до самого конца — до страшных в своей беззаботной весёлости слов: "В Черниговской губернии свирепствуют пожары, теперь никто не будет их тушить..." Ё-моё, как же нас грызла совесть за преступление, не нами совершённое, за горе, не нами причинённое, за то, что мы в отличие от них живы здоровы, и дом на месте, и семьи в безопасности. Что то со мной тогда сделалось — я как в омут бросился, спел "Я люблю тебя, жизнь" — и вдруг как будто увидел в глазах этих людей, что ничего не кончилось, и им хочется просто жить, и что поэтому врач должен проспаться и вместо бесплодных мук совести стараться достать лекарства, а мы — честно и без рефлексии делать свое песенное дело. Раз уж взялись.

Во второй раз тоже было страшно: такой же лагерь, но ни одного мужчины — только женщины с детьми, и отдельно — в спешке эвакуированные дети, чьих матерей сразу найти не удалось, и не находящие себе места матери, чьи дети были где-то в других таких же лагерях.. В тот раз мы ездили вдвоём — смог поехать со мной только Сеня, добрейший и интеллигентнейший пятидесятилетний мужик, от которого я ни разу бранного слова не слышал. Он им всем улыбался, долго, несмотря на ангину, пел свои светлые детские и взрослые песни. А на обратном пути только курил и зло, крепко, по-чёрному ругался сквозь зубы...

А потом — ДК-то наш был автотранспортников — директриса раздобыла пропуск посерьёзнее, и пошла сплошная какая-то беспросветная полоса. Мы обычно приезжали в Полесское или Иванков, спрашивали в районном штабе, где надо выступить; измученный дежурный тыкал нам пальцем в карту, и мы ехали. Давали по два, по три концерта за один выезд. Однажды дежурный сказал: "Странные вы какие-то артисты. Другие спрашивают — что там за фон, а вы — что там за люди..." Так ведь ради людей-то и ездили. Нет, не всё помню, обрывки какие-то...

...Банно-прачечный батальон в чистом поле, весь сплошь из 45-летних мужиков-резервистов, которых отозвали из "запаса". Стирка — дело было нужное: в начале мая чистых комбинезонов не хватало, вот они "по верхам" с "хэбэшек" фон смывали — и снова в ход её, родимую...

...Автобат — тоже наполовину из резервистов. Пожилой один водитель рассказывал: "Еду в Зону — на въезде пост ГАИ. Останавливают, протягивают в окно стакан спирта: "Пей!" Я говорю: мужики, да вы что! Я коммунист, я и так могу! А они мне: пей, дурак, это не от страха, у нас других радиопротекторов нет!"... Часа три мы им пели...

... И всего минут сорок пять — пост у дозиметристов. Тормознули нас на дороге и сказали, что не пропустят, пока не споём. Восемь человек, бочка воды, сухой паёк — их пять суток назад поставили на этом просёлке и забыли...

Вот село — совсем рядом с проволокой, но формально за Зоной, поэтому его не эвакуируют, а даже подселили в него выселенцев из соседнего села, которое в Зоне. И ещё — отделение пожарных из второй волны, которых на блок под утро прислали. Из одиннадцати на концерте было семеро, остальные — спали, они вообще всё больше спали из-за доз, им дали ящик таблеток, а в больницу не взяли, пока их собственный фон не упадёт до безопасного для других...

Сводный милицейский батальон — из трёх областей Украины. Боже, как они слушали!.. Знаешь, в каждой песне есть приёмчики "для зрителя" — ну, знаки такие незаметные: когда надо хлопать там, смеяться, слезу прошибить... И есть глубинные вещи, которые с первого прослушивания доходят не до многих. Так вот эти милиционеры реагировали больше как раз на "глубину". Они просили Галича, и после песни, где и тут понимаем, что вышла ошибка, и мы ни к чему, — хлопали и очень сильно, но — не сразу, после нескольких секунд полной тишины, как минуты молчания...

Вообще нам, после наших непростых взаимоотношений с властью, как-то особенно везло на милиционеров в этих выездах. Игорь рассказывал, что как-то в июне пришлось выступать перед спецотрядом по борьбе с мародёрами. Очень, говорил, добрые люди — то есть не мародёры, конечно, тех им было дано право ликвидировать на месте. А раз мы пошли в дивизион ГАИ — я нигде больше не видел столько пьяных гаишников. Спирт-то считался единственным толковым радиопротектором, а мужики хоть и не собирали куски графита, но на пыльных дорогах сутками стояли и своё получали. Я пел первым, а потом какой-то капитан вызвался нас с директрисой на часок отвезти к соседям — и обратно, пока концерт идёт. Но спьяну промахнулся и, с рёвом сирены, нагло объезжая посты, завёз нас в Чернобыль и только там опомнился. На обратном пути нас, конечно, задержали, личности выясняли, капитана в чувство приводили. Возвращаемся мы, а ребята наши всё поют — ждут нас, четвёртый час уже концерта пошёл...

...Почему не пели в самом Чернобыле?.. Ты пойми такую простую вещь: мы пели там, где нужнее. А нужнее — это не где работают, а где живут. Смена рабочая от фона зависит — где восемь часов, где полчаса — а потом всех вывозили из Зоны. И лишний час там просто так торчать и песни заставлять слушать — грех был бы большой! Вот те разрекламированные концерты Пугачёвой, Леонтьева в наспех помытой Припяти — выглядели они, конечно, эффектно и "благородно", но на деле это же преступление было перед людьми, которых специально сгоняли на площадку за сорок минут до концерта, чтоб артист лишку не подхватил, а сразу петь начал. Другое дело — ближе к зиме и дальше, когда объект условно дезактивировали, и вахты уже там стали жить. Тогда мы уже туда стали ездить. И девчата наши пели — это знаешь, как душу греет, когда тебе женщина поёт! Кто-то мне там сказал: "Родина всё для нас делает, чтоб мы не сдохли, пока смену не отработаем, а вот вы приехали — и мы вроде кому-то ещё и по-людски нужны, и жизнь ещё не кончена..."

Как-то, уже в июне или в июле, с нами на выезд напросились ребята из фотостудии ДК. Мы сперва-то, грешным делом, не оценили этот их шаг как должно — думали, они просто за "героическим" материалом едут. Но потом, когда в следующие поездки мы увидели, как они везут туда толстенные пачки фотографий из прошлых выездов и как их там жадно расхватывают — вот тут-то мы поняли, что здесь всё в струю — хоть песни, хоть фотки, хоть просто улыбки, хоть посылки и письма "дорогому незнакомому бойцу.." — лишь бы от души да по совести.

...Что трудней всего было? Вот это самое "по совести". Во-первых, из-за такого плотного графика — два-три концерта в разных местах за выезд — чаще всего мы прибывали на место буквально за полчаса до концерта. И за эти полчаса нужно было понять, что здесь за люди, в каком они состоянии, что им нужно услышать от нас, а что, наоборот, будет для них оскорбительно... А то, бывало, и вовсе 10-15 минут на всю подготовку — и к микрофону. Успевали, конечно, но — трудно. И, во-вторых, недосып. Мы там практически не спали, и в автобусе на обратном пути — тоже. Не могли. Всё перед глазами стояло. Автобус тащится в Киев долго, пропуская бесконечные встречные колонны, да ещё часа три на мойке, при въезде в Киев — фон меряют, моют, опять фон, опять моют — пока фон не снизится до нормы, а тут и на работу. Кстати, когда автобусы — уже в парке — высыхали, фон восстанавливался, и их отправляли на "кладбище". Много на нашей совести таких автобусов...

А с Зоной этой вообще сплошное кино. Колючкой-то этот шестидесятикилометровый круг обтянули, но периметр периметром, а пятна — пятнами. Были и в Зоне относительно чистые островки, и за Зоной — грязнущие пятна. И только от ума и совести конкретных руководителей зависело: ставить лагеря ликвидаторов по принципу чистоты или — формально "за циркулем". Мы пели и там, и там; бывало, люди на травке чуть ли не босиком сидят, песни слушают, а решил за кустик отойти — за руку хватают: "Стой! Туда нельзя, там пятно!" Однажды мы наткнулись на потрясающую в своём соцреализме картину: колючая проволока — "циркульная" граница Зоны; по одну сторону — внутри — парк техники (тягачи, грузовики, краны, БТРы) — она грязная, её за Зону нельзя; по другую — в десяти метрах, но всё же снаружи! — палаточный городок. Люди каждый день садятся на эту технику и едут на блок. Но все формальности — соблюдены... Так мы "открыли" химполк. Ну, правда, случайно — мы в тот раз уже уезжали, но пришлось на ночь глядя ещё один концерт провести, потому что люди моментально собрались, и мы с Володей пели с кузова КамАЗа. А прибыл-то полк 9 мая, и за неделю бойцы уже набрали по 20-25, а комсостав — по 30-50 бэр, а кто и побольше. Полк был из Ленинградского округа, и когда мы о нём спросили в районном штабе, нам сказали, что его попросту не существует: по официальной версии, ликвидируется авария только силами Киевского округа...

Директриса наша взбеленилась, ринулась по инстанциям, и дней через десять полк "рассекретили". Им провели электричество, подбросили досок для построек (в конце мая Илья с Игорем выступали у них уже на сцене, а в июне-июле палатки поставили на дощатые фундаменты), стали понемногу давать увольнительные в Киев, над ними кто-то стал шефствовать, и ещё какие-то артисты приезжали... Но подружились они с нами, и к ним мы ездили весь год чаще, чем к другим. У нас на глазах прислали смену комсостава, но через неделю отослали обратно по причине перебора доз, и первый комсостав пошел по второму кругу, а потом — по третьему, потому что смены не было, а работать надо было. Сменили их лишь в конце августа — бойцы к тому времени обновились пятикратно. Мы устроили им прощальный концерт в нашем ДК, а в полк ездили ещё не раз, пока их не вывели к себе в округ.

...Кроме нас? Конечно, и другие выступали. Зона-то большая была... Знаешь, что такое "эффект 28 панфиловцев"? Ну, это когда Москву защищало много народу, но на каждом конкретном рубеже ситуация зависела от конкретных людей, и ни от кого больше, а общую картину узнаешь уже потом? Так вот, на нашем рубеже мы были одни. И только потом узнавали, что в те же времена, только в другие места, ездили ребята из родственного клуба (Саша и Довлет со товарищи), и по одному ездили (Таня, впоследствии лауреат "Грушинки" — со студенческой агитбригадой)...

... Какие ещё удостоверения?.. Да о чём ты, никто об этом тогда не думал. Разве что значок вот на память остался. От химполка. Да так оно и правильней...

Ну как почему? Ты пойми, что как бы мы геройски ни ездили, как бы красиво ни пели, — но работали-то там, пылью харкали, дома родные бросали — не мы, а те, перед кем мы выступали. Они нам отдали куда больше, чем мы им. И не так важны наши фамилии, и какие песни мы им там пели; важнее, чему мы там научились, — а уж столько боли сразу я больше никогда не видел и, даст Бог, не увижу. И, по совести говоря, дороже и достовернее любых справок и удостоверений мне пара строк из наших тогдашних песен, которые мы редко поём, и только тем, кто поймёт.

У Игоря (июль, химполк):

А к вечеру сил не хватает,

Чтоб снять пропотевшую робу...

и у меня (август, автобус):

Были бы дети здоровы и счастливы.

А остальное — судьба...