И странно, но нисходит благодать

От тихого времен перемещенья,

Когда уж легче песню написать,

Чем описать процесс стихосложенья.

Ю. Визбор

В своём стремлении всё делать сознательно мы постоянно натыкаемся на вопрос о первоосновах мира. С середины 90-х годов, начав проводить творческие мастерские, экспериментировать с формами песенных спектаклей, мы неизбежно сталкиваемся с необходимостью дать ответ на этот главный вопрос. Зачем нужны песни? Для чего существует искусство? В чем смысл творческих возможностей человека?

Здесь я сделаю попытку проанализировать природу творчества на основе собственного пятнадцатилетнего опыта работы над песнями, стихами, композициями и спектаклями. Я занимался этим как индивидуально, так и в составе нескольких музыкальных и театральных коллективов, преимущественно, самодеятельных. Изложенное ниже – обобщение и систематизация этого опыта.

В поисках "золотой точки"

В статье "Театр песни как явление немассовой культуры" я рассматривал феномен "песни-спектакля" и необходимые предпосылки для его возникновения. В частности, речь шла о том, что едва ли не самым важным качеством хорошей песни является уместность её звучания в каких-либо конкретных условиях.

Песня, спетая вовремя, должным образом и в должной обстановке, становится феноменальным явлением. Её вербальный, музыкальный и интонационный ряды приобретают не замечаемую прежде глубину, которая пронизывает и всё окружающее — возникает эффект "золотой точки пространства".

Это субъективное, но абсолютно безоговорочное ощущение достоверности и значительности всего происходящего вокруг в настоящий момент. Всё вдруг оказывается уместным: даже возможные огрехи исполнения, посторонние звуки, случайные люди и предметы и т.д. При этом совсем не обязательно, чтобы в песне был душераздирающий надрыв, космический глобализм и прочие шаманские фишки. Чаще даже наоборот: чем яснее и обыденнее материал, тем у него больше шансов попасть в "точку".

Можно сказать, что это своего рода психическая манипуляция: чтобы заставить человека себя слушать, нужно здесь и сейчас говорить с ним о нём самом. Всего лишь... Это парадоксально просто и безумно сложно. Если разложить этот процесс на составляющие, то получится примерно следующее. Во-первых, нужно просто угадать, что для человека в данный момент важно. Потом нужно просто определить, каким языком с ним разговаривать, чтобы не вызвать неприятия. И, наконец, нужно просто сказать на этом языке несколько простых слов.

Таким образом, мы подходим к вечному вопросу о поиске взаимопонимания — силы, позволяющей строить Вавилонские башни и горделиво равняться с небожителями. За тысячи лет человечество сделало немало попыток обретения этой силы.

Вот научный пример. Такие методы сегодня применяют специалисты по нейро-лингвистическому программированию (НЛП). Для того чтобы вызвать доверие пациента, они используют в беседе с ним речевые обороты, апеллирующие к наиболее развитой у него сигнальной системе (визуальной, аудиальной или кинестетической). Скажем, человек, привыкший воспринимать мир "глазами", будет больше доверять информации, которую можно увидеть. Ему понравится лекция с множеством схем и таблиц, разноцветный журнал, собеседник, который говорит: "Я вижу, что вы меня понимаете...", песня со "зримыми", красочными образами и прочее. "Аудиал" отдаст предпочтение "звучащей" информации", "кинестетик" – "ощущаемой". Существует немало отработанных технологий, позволяющих эффективно применять этот способ взаимопонимания на практике, в терапевтических целях.

А вот пример интуитивно-художественный. В романе Виктора Пелевина "Чапаев и Пустота" есть эпизод, в котором легендарный комдив говорит напутственную речь красноармейцам. В ней он употребляет простонародные слова и обороты, значение которых впоследствии сам не может объяснить. Однако ими вдохновляется многотысячная, неуправляемая толпа, с радостью идущая после митинга на смерть за своего командира: ведь он сказал именно то, что от него ждали и так, что его поняли.

Это и есть "золотая точка" – ситуация максимального взаимопонимания. Здесь я хочу остановиться на одном из методов её достижения: при помощи сочинения и исполнения песен.

Язык свободы и вдохновения

Представьте себе: вас бросила любимая. Вот вы, несчастный и одинокий, по всем правилам плохого кино, устало бредёте по осенней аллее, погруженный в свои тяжкие думы, и всё вокруг для вас – бред и суета. Но вот откуда-то издалека до вас доносится порыв свежего морского воздуха, и вы замираете на целую бесконечную минуту, глубоко, всей грудью, вдыхая его. И вдруг вас пронзает ясное осознание этой текущей минуты. Вы как будто протираете глаза и начинаете всё отчётливо видеть и понимать. Вам становится ясна и эта аллея, и ваш растоптанный вид, и поруганная любовь, и море на горизонте. "Ишь, ты!.." — восклицаете вы про себя. Выразиться более внятно вы не можете, да в принципе, уже и не нуждаетесь ни в каких объяснениях. Но, будучи человеком с эстетическим вкусом, привыкшим к изысканным наслаждениям, вы решаете посмаковать и увековечить это чудесную минуту.

Вы садитесь на ближайшую скамейку, вытаскиваете потрёпанный блокнот и судорожно записываете:

Нынче ветрено, и волны с перехлестом,

Скоро осень, всё изменится в округе...

И вот уже, вместо того, чтобы растекаться слизью от жалости к самому себе, вы черкаете в своём блокнотике строчку за строчкой, что-то исправляя, добавляя, стараясь как можно точнее выразить ваше состояние. Это занятие кажется вам в данный момент чрезвычайно важным, а сильное потрясение, которое вы недавно пережили, вы уже рассматриваете просто как удачный материал для вашей очередной "нетленки". Самые обыденные детали вдруг приобретают символическую глубину: обгрызенная ручка, скамейка с нацарапанными неприличными словами, шум деревьев, сигаретный дымок, приходящие и уплывающие мысли.

Вы отпускаете на свободу свое истерзанное "я" и как бы наблюдаете за ним со стороны, не выпадая при этом из процесса восприятия потока впечатлений. И на месте бездонной апатии постепенно появляется чувство освобождения, радости и полноты жизни.

Не прекращая писать, вы каким-то краем сознания понимаете, что всё сказанное и сделанное сейчас вами в дальнейшем будет достойно цитирования и почётной мемуаризации. Понимаете вы и то, что это волшебное состояние скоро вас покинет и мучительно стараетесь "побольше успеть", пока вы ещё "там". (К слову. Наверное, чрезмерное старание, в конечном счёте, и губит волшебство.) Но пока из-под вашего пера выходит нечто действительно невероятное, неожиданное для вас самих. И когда через полчаса вы с изумлением перечитываете готовый текст, вы едва верите в собственное авторство новорожденного гениального сочинения.

Впрочем, это чувство небезосновательно: ведь автором на самом деле были не вы (не ваше привычное "я"), а некто, наблюдавший за вами со стороны и хорошо вас понимающий. Автором было ваше освобожденное сознание, которое вышло за пределы эмоций и мыслей и просто позволило себе немножко поиграться с ними.

Так вы придумали несколько слов на языке освобождения.

Назавтра вы приходите к своему закадычному другу и с трагическим лицом поёте новую песню, старательно погружая себя во вчерашние сопли и постепенно подходя к "освобождению". И друг послушно всхлипывает вместе с вами и, следуя за вами дальше, делает потрясающий вывод: "Старина, это гениально! Особенно во втором куплете:

Сколь же радостней прекрасное вне тела! –

Ни объятья невозможны, ни измены...

А Машка твоя, ты уж прости, всё-таки круглая дура".

Но поразительнее всего то, что язык свободы понятен буквально всем (невзирая на преобладающие сигнальные системы и уровень образования), а не только вашим близким. Он передает информацию более непосредственно, чем любой знаковый текст — будь то слова, мелодия или интонация. Восприятие происходит даже не на уровне подтекста, а ещё глубже, на уровне идеи, замысла, изначальной энергии творения. Вспомните, порой мы не можем ни напеть, ни процитировать понравившуюся песню, но её суть доходит до нас полностью. Мы помним её "вкус". Поэтому даже неподготовленный слушатель скажет про вас что-нибудь вроде: "Как его жизнь-то побила!..". Случайный собутыльник найдет в вашей песне свою историю ("жизненно, чисто как про меня..."), критик отметит искренность ("немного шероховато, но, в общем, трогательно..."), а любимая придёт с повинной ("если бы я знала, что ты такой...").

Так работает язык свободы и вдохновения.

Как же произошло, что вы, ничем не примечательный Ваня, вчера вырвались из тюрьмы своей "личности" и умудрились худо-бедно этот процесс запечатлеть? Скорее всего, таким образом сработал механизм самозащиты – ведь не исключено, что, не случись с вами приступа "освобождения", вы в тот сложный день писали бы вместо стихов историю собственной болезни в соавторстве с врачом-психиатром. Некоторые эзотерические источники называют это "катарсисом" – очищением через страдание.

Однако не нужно думать, что страдание является единственным источником "освобождённых" состояний. Источником может стать любое переживание. Другое дело, что от хорошего переживания "освобождаться" совсем не тянет, наоборот, его хочется удержать. В этом случае освобождающей может стать печальная аксиома о том, удержать ничего нельзя.

Свобода – это понимание непостоянства любых личностных переживаний, хороших или плохих. Это способность вывести свое сознание за их пределы и просто забавляться всем происходящим, независимо от ситуации, в которую попало ваше зыбкое, прилипчивое, горделивое "я".

Вдохновение же – это стремление удержать спонтанный приступ освобождающего озарения, придать ему определённую форму. А процесс придания формы и называется творчеством.

Жар-птица в ваших руках

Итак, искусство – это форма, которую вы придаёте своему вдохновению. Со временем вы привыкаете к минутам освобождающих озарений и учитесь извлекать из них всё более совершенные по форме песни.

Вас уже называют известным бардом. Любимая, ставшая женой, устраивает вам скандалы из-за того, что поклонницы обрывают телефон и молчат в трубку. Друг теперь именуется вашим продюсером и пилит вас за безалаберность. А вы периодически начинаете впадать в тоску, потому что вас всё чаще принимают на "ура!" без особого к тому повода. Вас одолевает "беспокойство, охота к перемене мест", недруги шепчут: "творческий кризис". Это значит, что пришла пора искушений.

Искушение славой – самое тяжёлое (даже если ваша слава — это пресловутая "широкая известность в узких кругах"). Преодолеть его тем сложнее, чем больше у вас сохранилось иллюзий в отношении незыблемости ваших "личных" качеств, талантов и привычек. Если же вы хорошо усвоили уроки свободы и вдохновения, то вам не составит труда всегда помнить о том, что свою лучшую песню вы написали, находясь на приличном расстоянии от своего эго, которое, правда, в тот момент представляло собой весьма жалкое зрелище. Трудность же заключается в том, что, поменяв некрасивое эго на красивое, вы можете решить, что избавляться от него совсем не нужно.

Тому, кто уютно чувствует себя в состоянии "красивого эго", вполне хватает ностальгии, потрёпанного блокнота, сохранённого в качестве музейного экспоната, и плохой записи своего первого сольного концерта. В этом случае беспокойство вскоре утихает, и бывший бард тихо садится за книгу воспоминаний под названием "Я и авторская песня".

Но такая позиция не даёт реальной опоры. Ибо нет никакой гарантии, что завтра от бывшего барда не уйдёт любимая жена под руку со старым другом, бывшие поклонницы не подрастут и не начнут слушать Земфиру, а на очередном фестивале бывшее "светило" не забудут пригласить в почётные члены жюри. Однажды пойманная Жар-птица свободы и вдохновения незаметно ускользнёт, если вы сделаете из неё чучело и поместите под стекло. И тогда всё придётся начинать сначала, так как коварное эго опять покажется вам непривлекательным, что повлечёт за собой очередные разочарования, депрессии и новые главы в истории болезни. Хорошо, если к этому времени вы найдёте какой-то более совершенный метод "освобождения". А если нет?

Поэтому на всякий случай сегодня, пока вы на щите, раздуваясь от законной гордости перед журналистами, немедленно отбросьте её сразу по окончании пресс-конференции в вашу честь. Иначе вам будет очень трудно развиваться дальше и не скатываться к пройденному, а ваша первая песня так и останется лучшей.

Бок о бок с искушением славой идёт искушение имиджем или работа "по шаблону". Дело в том, что каждый автор или исполнитель рано или поздно собирает свою собственную "библиотеку штампов", вроде той, что разработал для ленивых газетчиков незабвенный Остап Бендер: "алый стяг, железный Молох" и т.д.

Штампы появляются потому, что со временем вы приобретаете уникальный опыт обратной связи со слушателями, то есть, вырабатываете в себе некое "шестое чувство" в отношении того, что и почему в ваших песнях людям нравится, а что – нет. И, берясь за перо, вы нередко сбиваетесь на те формы и обороты, которые уже "прошли тестирование". И вот в вашем репертуаре появляется пятнадцать песен про дождь, осень и одиночество, десять песен про снег, холод и разлуку... Причём гармонии большинства из них можно угадать наперёд, а ваше коронное придыхание к четвёртой песне вызывает уже смертную зевоту.

Важно сохранять и свежесть восприятия мира, и свежесть передачи информации. Если вам не терпится в сотый поплакать о своей разбитой любви, спросите себя: а действительно ли я переживаю это именно так? Находился ли я в состоянии "освобожденного ясновидения", когда затеял сегодняшнюю писанину? Иногда для "самоосвежения" стоит кардинально поменять форму работы (например, привлечь к сотрудничеству оркестр Поля Мориа или, на худой конец, шоу-балет Бориса Моисеева).

Приведу такой пример. Сегодня мало кто помнит, что ныне великий Андрей Соловьёв в конце 80-х годов на сцене производил впечатление безмозгло, но жизнерадостно трубящего слона. Он упивался способностями своей гортани, и в своём роде это было даже забавно. Определённую часть публики (особенно женского рода) это вполне устраивало. Однако только после того, как он вдруг занялся тихими, речитативными песенками, стало ясно, что из мальчика может выйти толк. Он нашёл в себе смелость переступить через себя, разрушить привычный имидж. Я убежден, что и дальнейшие эксперименты Соловьева с формой всегда расширяли его возможности, открывали новые просторы для роста – как творческого, так и духовного.

Это я к тому, что хор ваших поклонников – плохой помощник в работе. Именно они – поклонники, как правило, предпочитают, чтобы вы не менялись. Им, видите ли, так привычнее вас обожать. Впрочем, здесь кроется некий парадокс, потому что если вы чересчур повторяетесь, то ваша аудитория стареет и скучнеет, как и вы сами. Наблюдайте за теми, кто вас слушает, они – ваш творческий портрет! Кстати, на определённом этапе из вашей публики выделяются и любители погреться в лучах вашей славы, и откровенные продавцы. Нужно быть к этому готовым и стараться как-то различать творчество и бизнес. Доверьте раскрутку другу-продюсеру, и пусть она идёт своим чередом, не касаясь вашего вдохновения!

Ничем не лучше восхищения поклонников и вопли отъявленных критиков в ваш адрес. Многие творческие люди относятся к своим произведениям очень ревностно и весьма болезненно воспринимают разговоры об их недостатках. Здесь для вас будет важен вопрос мотивации: либо вы пишете, чтобы вас похвалили, либо потому что не могли не писать. И в первом случае вы просто обречены переживать уколы самолюбия. А во втором – вы рассматриваете свои опусы как шаг на пути, и тогда вы неуязвимы. Посудите сами: никто лучше вас не знает, что с вами на самом деле произошло и насколько точно вам удалось это описать. Важнее быть с самим собой честным и беспощадным, не впадая ни в самолюбование, ни в самобичевание.

Кроме того, есть смысл научиться понимать, что ваши песни живут независимо от вашей персоны — так мудрый родитель относится к своему чаду. Он помогает и защищает, лишь когда в этом есть необходимость. Но умная мама не будет, скажем, во время каждого застолья ставить ребенка на стульчик и заставлять его читать гостям стишки, чтобы продемонстрировать, какое дивное чадо она произвела на свет. А преодолеть это искушение "родительской" гордыни становится возможным опять-таки благодаря опыту освобождающего творчества, который укрепляется с каждой вашей новой песней.

На этом этапе известного барда подстерегает, наверное, самое тяжёлое искушение, которое достойно отдельной главы.

Искусство быть свободным от искусства

Написать песню – только половина дела. Песня существует, только когда она звучит. Поэтому в "золотую точку" попадает не автор, а исполнитель. Ведь слушателю, по большому счёту, не так важно, чьи песни вы поёте. И здесь у вас возникают "ремесленные" трудности.

Легко петь для старого друга и любимой, сидящих на вашей кухне после драматического возвращения любви, под бутылочку "Капитанского рома" с "Колой". Для продуктов вашего творчества — это "режим наибольшего благоприятствования", как говорят серьезные люди. На кухне (или у костра) вы можете быть уверены, что вам простятся любые проявления так называемого "непрофессионализма". Вам не поставят в вину отсутствие голоса, глагольные рифмы или подозрительно знакомую мелодию. Вас поймут без всякого искусствоведческого мудрствования, а порой и вопреки ему.

Другое дело – сцена. Большинство актёров, музыкантов и поэтов ни во что не ставят авторов-исполнителей и презрительно именуют их "самодельщиками". И, сталкиваясь с необходимостью всё более тщательной работы над формой, вы вскоре начинаете их понимать. Действительно, слушательские стереотипы восприятия заставляют вас в той или иной степени им соответствовать, чтобы вас вообще кто-то согласился слушать.

Выходя на сцену, вы становитесь жертвой культурных концепций современного вам общества. И если вы стремитесь к мировой славе или к деньгам, то вы так и останетесь жертвой, вне зависимости от результата, потому что будете вынуждены ориентироваться только на них. Если же искусство для вас – часть пути, то будет ошибкой рассчитывать на прижизненный памятник или на благодарность потомков. Разве что вас когда-нибудь сожгут на костре или канонизируют (кстати, одно другому не помеха). Тогда уже общество будет вынуждено ориентироваться на вас. Такой путь увлекателен, но зыбок. Вы будете совершенствоваться, но вряд ли сможете на этом заработать. И выход у вас будет только один: забыть об официальном (или массовом) признании и смириться с мыслью о том, что вы надолго останетесь презренным "самодельщиком".

Впрочем, любой более-менее заметный творец сначала кажется современникам "революционером". Шекспир, Рэмбо, Гоген, Вертинский, Станиславский, Окуджава и многие другие – все они использовали наработки традиционного искусства, но относились к ним без особого почтения.

Это не значит, что начинающий поэт непременно должен быть неграмотным, певец – безголосым, а актёр – хромым и горбатым. Это значит, что грамотность, голосистость и мускулистость не могут быть непременными критериями "настоящего" искусства. Технику можно наработать, это не большая проблема. Проблемы появляются, когда она начинает "заказывать музыку", когда за синкопами и аллитерациями исчезает изначальная, освобождающая сила творчества.

Есть одно качество, за которое многие высоко ценят именно самодеятельные виды искусства – их достоверность. Когда вы идёте на концерт местного клуба авторской песни или на выставку народных художников, вы хотите, чтобы представленные вам произведения были результатом искренних человеческих порывов. Ради этого вы готовы подвергать свои эстетические понятия явным надругательствам в виде расстроенных гитар или грубо прорисованных линий горизонта. Вы идёте за реальностью, за живым теплом, не ставшим товаром.

В среде "самодельщиков" чрезвычайно важен вопрос подтверждения творческого образа собственной жизнью, его "правдивость". Поэтому в своё время много разговоров вызывала персона Олега Митяева, который из простого уральского парня вдруг превратился в первое лицо российской авторской песни, зарабатывающее немалые деньги на имидже простого уральского парня. Слово "профессионал" в его адрес звучало не иначе как с осуждением и даже с презрением. Правда, сегодня таких примеров уже очень много, острота осуждения поистерлась, но полностью не исчезла.

В процессе же создания и потребления продуктов "профессионального" творчества, вопрос ставится не о правдивости, а всего лишь о "правдоподобии". "Не нужно быть естественным, извольте казаться естественным!" – восклицает известный режиссёр, и никто от этого не падает в обморок. Есть даже такой театральный термин: "сценическая правда".

Здесь кроется ответ на вопрос об освобождающей силе исполнительского искусства. Если вам удаётся, даже выходя на сцену, спеть свою песню так же, как на кухне или у костра – это и есть попадание в "точку". Песня становится откровением, когда вы стараетесь донести до слушателя ваше "освобожденное ясновидение" (если автор – не вы, то его эквивалентом будет момент глубокого осознания смысла готовой песни), а не свои вокальные данные или сексуальную фактуру. Пусть техника будет слугой освобождения!

Показателем "попадания" будет реакция аудитории: не восторженное "Вау!", а тихо-удивлённое "Да-а!..".

Так состояние свободы передается другим, многократно усиливается и возвращается к вам сокрушительным цунами, камня на камне не оставляющем на месте трагедий и комедий вашего эго.

Эта возвратная волна так сильна, что на следующем этапе вашего развития остаётся только одна причина сочинять и петь песни: их способность вести людей к освобождению. Ибо, научившись видеть в любой ситуации освобождающий материал, вы однажды перестаёте стремиться к "увековечиванию" каких-то отдельных чувств и мыслей. Просто для вас исчезает их разделённость на "особые" и "обыкновенные", или на "поэтические" и "будничные". Всё становится одинаково ценным, и вы учитесь непрерывно наслаждаться бесконечным праздником бытия. Это даёт вам такой простор, что чужие страсти, страхи, обиды и боль вызывают в вас естественное желание помочь людям от них избавиться, или, по крайней мере, смягчить их разрушительное воздействие.

Особенно странным вам кажется отношение к жизни и творчеству братьев-бардов и представителей других "смежных специальностей". Вы видите, что все перечисленные выше искушения знакомых вам "гениев" громоздятся на обыкновенной гордыне. Вольный творец, легко создающий и разрушающий законы творения, в какой-то момент начинает ошибочно полагать, что творческий процесс сам по себе может иметь какое-то окончательное значение, что заниматься искусством ради самого искусства – вовсе не безнадёжный тупик.

Это происходит, когда в минуты освобождающих озарений на месте "непредвзятого наблюдателя" появляется фигура, именующая себя Поэтом. Безусловно, это состояние значительно отличается от ваших повседневных, рутинных переживаний. Но оно столь же зыбко, как и все остальные. Не нужно превращаться в "утончённое" существо, живущее исключительно ради "особых ощущений". Это разновидность психической зависимости, похожая на наркоманию или алкоголизм. Кстати, я думаю, именно поэтому большинство творческих личностей так легко "подсаживается" на наркотики и алкоголь. Но в погоне за "ощущениями" они в какой-то момент понимают, что на это нельзя опереться. А это снова – разочарования, депрессии, самоубийства...

В некоторых странах Востока до сих пор не существует понятия "автор". Человек, что-либо сочинивший или нарисовавший, никогда не подписывает свои творения: он считает, что их предназначение — приносить пользу другим. И в этом, по его понятию, единственный смысл искусства.

Конечно, нашему менталитету, отравленному индивидуалистической философией и рыночной экономикой, до таких небес ещё очень далеко. Но шансы есть.

Попробуем?

Владивостокский театр песни, 2000 г.