В последнее время Александр Мирзаян выступает не просто с концертами, а с концертами-лекциями под названием "В начале была песня". Выдвинутая им теория национальной идеи, в корне которой лежит песня, красива, ясна и логична. Она опирается на изыскания выдающихся представителей человечества. И, что замечательно, не только в области культуры. Его мысли не могут оставить равнодушным человека, для которого духовная сторона жизни играет существенную роль. Что же касается авторской песни, то тут мы имеем дело буквально с откровением.

Я и сам немало размышлял над природой удивительного явления "авторская песня" и за два десятка лет до кое-чего додумался. В частности, как мне кажется, я определил для себя критерии авторской песни и ответил на ряд вопросов, над которыми так долго и большей частью безуспешно бились теоретики жанра. Однако подвести под все это фундамент помогла именно теория Мирзаяна.

Но по порядку. В 1879 году в венском журнале "Ашахар" появляется статья о национальной идее разобщенной еврейской нации. Boт короткая выдержка из нее: "...И даже те, что живут в других местах, будут знать: их нация – на родной земле, есть у нее и ЯЗЫК, и литература". Автор этих строк – двадцатилетний студент, родившийся под Полоцком, Элиэзер Перельман, станет впоследствии известен всему миру как основатель современного языка Израиля и назовется Бен-Иегуда.

Нужно было быть гениальным лингвистом, чтобы практически самостоятельно воссоздать не что-нибудь, а настоящий ЯЗЫК. А ведь главная мысль пришла Бен-Иегуде в двадцать лет. Мысль о том, что нация без языка не существует. Вот вам применение на практике теории Мирзаяна. Нация, которая изо всех сил хранила "кровь", была разобщена. Но, приобретя ЯЗЫК, объединилась.

Можно возразить: ведь иврит существовал еще до Бен-Иегуды. Да. Но что сказал о нем Теодор Герцль? А он спросил: "Знает ли кто-нибудь из вас иврит хотя бы настолько, чтобы приобрести железнодорожный билет?" А Перельман создал язык, на котором можно было не только общаться на рынке, но и писать песни.

Я привожу пример с ивритом, но точно также можно было бы поступить с древнегреческим языком Гомера, латынью Древнего Рима и так далее. Последовательность везде одна и та же: сначала народ (в случае с ивритом – личность) создает (или переделывает под себя) ЯЗЫК, потом питается его силой и его формой. То есть самоопределяется как НАЦИЯ. И тут уже не важно, кто именно представляет эту ЯЗЫКОНАЦИЮ: Иванов, Костанди, Мандельштам или Ландау.

Булат Окуджава назвал авторскую песню "фольклором городской интеллигенции". Я думаю, со словом "фольклор" он поскромничал. Это ЯЗЫК городской интеллигенции, семантическая система. ЕЙ присущи все признаки отдельного ЯЗЫКА: эгрегориальность (употребление людьми одного круга), определенная волновая (звуковая) структура, символика и т. д. Вы наверняка встречали нарекания на замкнутость, самодостаточность авторской песни. Как правило, нарекания эти идут от людей, в силу разных причин просто этим языком не владеющих. Но, как и любой язык, авторская песня осваивается, а не дается с ноля.

Если проанализировать классовость русских (в большом, международном смысле), мы без труда заметим, что каждый слой имеет свою песенную ЯЗЫКОНАЦИЮ: маргинал – "попсу", рафинированная элита – оперу, деклассированный элемент – уголовную песню, интеллигенция – авторскую. Мирзаян видит в этих песенных разновидностях "матрицу", молекулу ДНК, формирующую себе подобных. Причем русскоязычные матрицы в силу интернациональности наиболее сильно действующие. Heт вопросов! Есть только развитие. Итак.

Несколько лет назад меня заставила остановиться на улице неожиданная мысль о том, что АП невозможно отличить по внешним признакам. Не-воз-мож-но! Все попытки определения ее со стороны сцены разбивались. Не проходили не только такие банальные критерии, как авторское исполнение в определенном стиле, но даже влияние личности на песню (вполне допустимо, чтобы хорошую авторскую песню сочинил отъявленный мерзавец). Не с той стороны заходим. Определять нужно со стороны слушателя. Проще говоря, авторская песня – это то, что слушает интеллигент. И как ты не подстраивайся по внешним признакам (гитара, свитер, тихий голос, три аккорда...), если тебя не хотят слушать люди этой среды – не оно! Не то, чтобы хорошо или плохо, а на другом ЯЗЫКЕ. Матрицы не совпадают. Сам Мирзаян как автор по внешним признакам меньше всего походит на представителя АП.

Тогда я думал, что поставил точку и можно, глубоко вздохнув, сказать: "Что и требовалось...". Но что-то не давало покоя. Мысль как будто зависла в воздухе и просилась на землю. И вот тут-то началось постепенное проникновение в жестокую правду.

Дело в том, что, согласно теории Мирзаяна (равно как и очевидному порядку вещей), великоросс, имея изначально мощнейшую "матрицу" – созидает он или разрушает – делает это с огромной силой. Отсюда мы с одной стороны имеем взлеты таланта и мысли, а с другой стороны – безобразную внешнюю политику и самоубийственный беспредел в стране. И не немцы, шведы, евреи, американцы нам виноваты (им как раз спасибо за то, что нашим гениям на помойках помирать не дают), а песни, которые мы выбираем.

И что же теперь получается? А получается, что на территории действия русского ЯЗЫКА всегда идет самая большая борьба между созидающими силами и хаосом. А ДНК созидающей стороны и, как слeдствие, свободы, – авторская песня. Из этого же вытекает мысль о том, что мы имеем дело не только с теорией. А, значит, те, кто слушает авторскую песню – люди созидания. Теперь мы можем сказать, чем авторская песня определяется и каким признаком обладает. После нее работать хочется! Строить, изобретать, книги писать.

И тут я понял, почему мне всегда после песен Окуджавы, Высоцкого, Галича, Визбора, Кима и других "хранителей" хочется сделать что-нибудь хорошее. И понял, почему песни "воинов-интернационалистов" ни по каким меркам не проходят на сцены КСПешных фестивалей. Понял, что пьяные слеты не могут относиться к авторской песне. Понял, что там, где есть конкурс – нет любви и созидания, и это уже не оно. Понял, что Грушинский фестиваль – этого другого ЯЗЫКА. И понял, что еще многое придется понять и переосмыслить.

У нас не было одного Бен-Иегуды. Мы создавали этот язык коллективно, стремясь к возрождению культуры. Мы возродились настолько, насколько глубок и совершенен сегодня наш язык. И мы настолько же сильны и независимы. И выходит, что дело, которым мы занимаемся, не такое уж шуточное. Это вам не песенки петь.

1992