В рамках ММКФ прошла премьера фильма Владимира Машкова "Папа", снятого по мотивам пьесы Александра Галича "Матросская тишина". Дочь Галича АЛЕНА АРХАНГЕЛЬСКАЯ рассказала о своих впечатлениях от фильма и претензиях к его организаторам. "Я несколько раз просила Игоря Александровича дать мне сценарий. Потому что я понимала, что должны быть сокращения, ведь это же пьеса. Но основная тема была в другом – в монологе Абрама Шварца в вагоне, когда он говорил про предателя Филимонова, про его сестру Машу, жену Наума Шехтеля, которая пошла на расстрел и чудом потом оказалась жива. То, что мы сейчас видели, – действительно экранизация пьесы "Матросская тишина". Но никакой сценарист отношения к этому не имеет, потому что звучит текст Галича...."

В рамках ММКФ прошла премьера фильма Владимира Машкова "Папа", снятого по мотивам пьесы Александра Галича "Матросская тишина". Сразу после просмотра картины дочь Галича АЛЕНА АРХАНГЕЛЬСКАЯ рассказала корреспонденту "Известий" НАТАЛЬЕ КОЧЕТКОВОЙ о своих впечатлениях от фильма и претензиях к его организаторам.

– Алена Александровна, с вами заключили договор на съемку фильма?

– Да, ко мне приходил продюсер Игорь Александрович (Толстунов. – "Известия") с предложением об экранизации пьесы "Матросская тишина". Я не возражала. Единственное, о чем я попросила, чтобы мне показали сценарий, после того как он будет готов. Дело в том, что у отца было несколько вариантов пьесы, так же как и названий: от "Матросской тишины" до "Моя большая земля". Когда я еще училась в школе – это был 5-6-й класс, – я ходила вместе с папой на генеральную репетицию в ДК "Правды", это на улице Правды, на спектакль в постановке Олега Николаевича Ефремова...

– Это спектакль 1956 года в "Современнике"?

– Да, "Современник" должен был открываться двумя пьесами: "Вечно живые" Виктора Розова и "Матросская тишина" Александра Галича. Оба спектакля ставил Ефремов, и потом, когда спектакль "Матросская тишина" запретили, он долго добивался его разрешения. Олег Николаевич очень хорошо играл парторга. Абрама замечательно играл Евстигнеев, при том что ему тогда было лет 30–32 – не больше. Кваша играл Давида, Толмачева – Таню, Галя Волчек – старуху Гуревич. Грима никакого не было, хотя все были достаточно молоды. В принципе Шварц и не должен быть старым.

– А с чем были связаны редакции пьесы?

– В основном с названием. Он не убирал еврейскую тему, потому что это было время хрущевской оттепели, когда все поверили, что возможна весна. У отца есть замечательные слова в "Генеральной репетиции": "Опять мы, как бараны, радостно заблеяли и ринулись на зеленую травку, которая оказалась вонючей топью!". Единственное, что изменили, – это название, потому что надеялись пробить спектакль. Ведь пьесу-то расхватали сразу: помимо "Современника" ее готовили в Алма-Ате, в Ленинграде в театре Ленинского комсомола и на периферии другие театры тоже. Не надо забывать, что Россия большая и в авторах разбирается. Но пьесу везде запретили.

Вернемся к фильму. Я несколько раз просила Игоря Александровича дать мне сценарий. Потому что я понимала, что должны быть сокращения, ведь это же пьеса. При том что меня всегда удивляло, почему выкидывается четвертое действие. Когда пьеса впервые увидела свет после запрещения в 1988 году на выпускном курсе Табакова и объездила всю Европу и Америку, они тоже играли до третьего акта и смерти Давида. Существует еще четвертый акт. И он очень нужен, если мы хотим восстановить время. А у папы никогда неправды не было: возвращение партбилета, которое потом будет у Чухрая в "Чистом небе", и все прочее. Но основная тема была в другом – в монологе Абрама Шварца в вагоне, когда он говорил про предателя Филимонова, про его сестру Машу, жену Наума Шехтеля, которая пошла на расстрел и чудом потом оказалась жива. А потом начинается история Давида, который рассказывает, как они вошли в Тульчин. Конечно, каждый режиссер имеет право на собственное прочтение пьесы. Машков ее прочитал так, как мы сегодня видели. Но мне кажется, что она потеряла то щемящее чувство и перешла на взаимоотношения сына и отца. Было бы интереснее, если бы он полностью сохранил монолог Абрама Шварца в поезде.

– А сценария вы так и не получили?

– Нет. У нас договор подписан в 2002 году, и еще зимой я просила сценарий. Мне его так и не дали. У нас даже нет приказа о запуске фильма. Я даже не знаю, когда они начали снимать.

– В договоре значится именно экранизация пьесы?

– Да, мой договор соответствует истине. То, что мы сейчас видели, –действительно экранизация пьесы "Матросская тишина". Но никакой сценарист отношения к этому не имеет, потому что звучит текст Галича. Другое дело, что, повторяю, есть режиссерское прочтение. Тема перенесена на отношения с родителями, а Галич не был мелкотемным драматургом – у него она значительно шире. Если бы пьеса была об отношениях отцов и детей, ее бы не запретили. Пьеса о том, что у нас народ единый, дружный и нам все равно, еврей или не еврей. Отец даже писал в "Генеральной репетиции", что специально женил Давида на Тане, чтобы эта тема прозвучала. Мне жалко, что это выскочило. Потом есть мелочи, которые запоминаются. Например, в монологе Абрама есть такие слова: "Я поднял твою скрипочку, твою половинку, на которой ты учился играть упражнения Ауэра, и подбежал к господину Филимонову, и ударил его этой скрипочкой по морде...". А в фильме сцена в гетто не получилась. Или нужно было искать интересный режиссерский ход, или не делать совсем. В кино важна картинка, правда, у Машкова хорошие крупные планы. Только получился фильм Владимира Машкова, в главной роли Владимир Машков, и исходя из всего этого фильм назван правильно – "Папа". Но пьеса не об этом, хотя текст и сохранен.

Единственная дописанная сценаристом сцена о детстве Давида: эпизод с рельсами и детьми. Но это только утяжеляет фильм, в нем нет никакой экспрессии, нет мотивировки, которая дала бы понять, что это. Это обычные мальчишки, которые бегают, хулиганят. Я тоже в свое время отличалась: мы с подругой забирались в товарный вагон и ехали неизвестно куда, а потом выскакивали в другом районе Москвы. Наверное, это свойственно эмоциональным натурам. Папа в ужас пришел, когда узнал о том, что я открываю дверь лифта в тот момент, когда кабина находится между этажами. Он никогда на меня не кричал, но тут он так побледнел.

– А договор предполагает какую-то денежную выплату для вас?

– Большую часть получает сценарист: за сценарий плюс прокатные. А правообладателю полагается минимальная выплата, и сумма ее очень невелика по сравнению с другими. Если возьмете деньги, потраченные на этот фильм (а он стоил очень дорого), то гонорар наследника составляет копеечную долю.

– Если текст Галича использован в фильме почти без изменений, то насколько верно назвать это постановкой "по мотивам..." — или все же уместней слово "экранизация"?

– Конечно, экранизация. Меня уверяли в том, что это снято по мотивам пьесы, и я расстроилась, но я расстроилась зря. Меня устраивает фильм. Я могу согласиться с какой-то трактовкой, с какой-то – нет, но режиссер имеет право на свое видение пьесы, однако это текст Галича. Даже сцена с Мейером Вольфом, которого ведут на расстрел, может быть режиссерским решением. Например, когда я ставила "Доходное место", у меня были совсем молодые актеры, и я сделала Аристарха Владимирыча молодым, современным олигархом. Я ему сказала: "Тебя не может инсульт разбить, ты стреляешься. Ты не пойдешь под суд, как наши олигархи, давай сохраним русскую честь". И на сцене звучит выстрел. Если вы возьмете "Войну и мир", "Анну Каренину", "Поединок" – оба варианта, – то там тоже есть режиссерские решения, и там авторами стоят Толстой и Куприн. И в этом случае нужно писать, что это "экранизация" или "по пьесе...".

– И каковы ваши дальнейшие действия?

– Я хочу поговорить с продюсером. Я видела в фильме текст Галича, поэтому мне непонятно, в чем заключались функции автора сценария и почему в титрах указано "по мотивам...", а не "экранизация", так как иного текста, кроме текста Галича, в фильме нет.

– А общее впечатление от фильма у вас какое?

– Мне очень понравился актер, который сыграл Славу Лебедева. У него потрясающее лицо, глаза. Очень хорошо подобраны актрисы на роли Тани и Ханы, но, к сожалению, сюжетные линии оборваны, и это не дает им раскрыться. Мне не нравится трактовка Давида. Отрицательное обаяние актера Егора Бероева мешает восприятию образа Давида. Здесь он зажатый и насупленный, и "не стреляет" его смятение, связанное с приездом отца. Да еще и оператор давал крупные планы Давида с абсолютно пустыми глазами. Получилось, что оператор "продал" не лучшую сторону актера. У Бероева есть хорошие работы, просто, видимо, это не его роль. Кроме того, в пьесе он умирает. Папа это сделал не просто так, а в память о тех, кто погиб на фронте. Ведь там погибло очень много его друзей из Литературного института, из консерватории – очень талантливые люди. Здесь это размыто. У Машкова, безусловно, есть обаяние, хотя он себя и делает старше, но это не мешает. Есть человеческая личность, есть боль. А Давид прошел как второй персонаж для фона Машкова. Я видела спектакль, где Давида играл Миронов. Там не было такого перекоса. По семейному раскладу я могу предположить, кто с кого написан. Образ Шварца очень собирательный. Я предполагаю, что Людмила – это Ангелина Николаевна, вторая жена отца, я могу предположить, что Таня написана с моей мамы. Они очень любили друг друга и считали себя гриновскими героями в молодости. Если бы я ставила, то мне кажется, что для роли Давида очень подошел бы молодой Костолевский, он был бы обаятельным, мягким, наверное, и сейчас можно было бы найти такого актера.

"Галич был бы доволен"

Владимир Машков:

– Я впервые слышу о каких бы то ни было претензиях со стороны родственников Александра Галича. Вы это сами придумали? Нет? Значит, наверное, тот, кто сообщил вам об этом, был не совсем здоров или не имеет к Галичу никакого отношения. Родственники Галича отдали нам права на экранизацию, и имя автора пьесы стоит первым в титрах. Мы отнеслись к тексту очень бережно. Александр Аркадьевич был бы доволен, потому что хоть мы и сократили пьесу, но ни одной буквы в его монологах не было изменено. Собственно говоря, желание вернуться к оригиналу стало одной из причин создания этого фильма. Когда я играл Абрама Шварца в "Табакерке", то очень любил этот спектакль, и мне хотелось по прошествии какого-то времени сделать эту историю самому, так, как я себе ее представляю. Роль Абрама Шварца в "Табакерке" и в "Папе" – это две совершенно разные истории в моей жизни, это два этапа – за 16 лет безнравственно не меняться, – и фишка была именно в том, чтобы передать события пьесы совершенно по-другому. Конечно, тут можно говорить о том, насколько мне хватило красок, но, по-моему, все получилось. "Матросская тишина" в постановке Олега Павловича Табакова для того времени был, наверное, спектаклем правильным и точным, но мне хотелось внести некоторые изменения, в том числе и поменять язык, которым рассказывается история. Я сделал ставку на аккуратное отношение с текстом, пытался вытащить именно его библейское начало.

Беседовала Наталья Кочеткова