Его знают и любят как барда с удивительно доверительной интонацией. Он выходит на сцену, садится на стул, берет в руки гитару и обращается к залу так, словно там – всего один человек, самый близкий, которому надо так много сказать. Виктору Третьякову в марте исполнится пятьдесят – по этому поводу 19 марта состоится его концерт в Кремле, на котором юбиляр будет петь в сопровождении симфонического оркестра.

Накануне выступления с автором-исполнителем встретилась корреспондент "Известий" Екатерина Пряхина.

известия: Известность пришла к вам в 90-е, когда вы были певцом революции, с режимом боролись. А сегодня вам какая лирика ближе: гражданская, любовная, философская?

Виктор Третьяков: Время само делит творчество "на жанры". Когда я был молод и рвал на груди рубаху, мне ближе были песни социальные. А после 93-го года расхотелось этим заниматься. С возрастом понимаешь, что есть "вечные штучки", а есть – "невечные". И революция – как раз штучка "невечная". Мне тут по электронной почте пришло письмо: "Вы – великий поэт, но отказались от борьбы и ушли в лирику, а это – предательство". Люди хотят, чтобы я воевал. Правда, другие слушатели пишут, что мои песни "помогают им жить". И я для себя понял: мне хочется, чтобы мои песни помогали жить, а не воевать. Отвоевался!

и: А какие времена лучше для авторской песни с точки зрения наполняемости залов, телевизионных эфиров?

Третьяков: В начале девяностых я не вылезал из "телеящика". Наверное, был самым показываемым бардом в стране! "Взгляд", "До 16 и старше", "Служу Советскому Союзу"... Телевидение тогда делало социальные программы. И, даже если не показывали меня самого, то брали мои песни как "подложки" к сюжетам, которые шли в эфир без всякой цензуры. Вот это было золотое время, которое закончилось в 93-м году, когда все стало за деньги. А тогда – помню, даже в "Песне года" два раза участвовал. Это уж совсем странно! В концертной студии "Останкино" с гитарой я был единственный, кто пел живьем. Киркоров не мог поверить: "Ты что, правда живьем собираешься петь"?

и: Сегодня каким вы видите своего слушателя?

Третьяков: Это люди, которым нравятся песни со смыслом.

и: Вы могли бы исполнять чужие песни или писать музыку на чьи-то стихи?

Третьяков: Пою всегда свое на сто процентов. Ничего чужого.

и: И как к вам приходят стихи? За столом пишете или в голове "на лету" складывается?

Третьяков: О, вопрос, на который ответить нельзя! Я не знаю, как мои стихи складываются. Все время идет процесс, и не скажу, что так уж легко: я подолгу вынашиваю, отшлифовываю каждую строку, довожу до совершенства – когда кажется, что она выпорхнула легко, когда "мук творчества" твой слушатель не заметит.

Правда, должен честно сказать: перед юбилейным концертом в Кремле уже три месяца не могу ничего писать. Концерт судьбоносный... Артисты придут легендарные. Я и мечтать не мог, что они будут со мной петь. Иосиф Кобзон, например. А главное – симфонический оркестр. Живьем! Это настолько грандиозно, что мозг мой может заниматься только этим. Но я знаю, что, когда войду в нормальный жизненный ритм, снова начну сочинять.

и: А бывает такое, что это свойство – умение песни писать – надолго покидает вас? И делается страшновато, что всё, оно ушло навсегда?

Третьяков: Конечно, бывает, подолгу не пишу. Но страшно не делается. Когда про себя понял, что автор я не плодовитый, решил брать качеством. Я пока чувствую, что все еще не раз придет. А вообще, мне кажется, что я не пропаду даже с тем багажом, что у меня уже есть. Кто-то из артистов сказал: "Новые песни пишет тот, у кого старые плохие".

и: Ваш же знаменитый, на цитаты растащенный "Тюбик" – он как появился? Реальное жизненное наблюдение или размышление о женской природе вообще?

Третьяков: Это я был в гостях у одной женщины, которая рассказала мне про своего бывшего мужа. Она, познакомившись с ним, попала в другой мир – богемный. Мужчины в бабочках, выставки, картины, стихи, любовь. Все так классно. Но вот, говорит, одна незадача: муж домой приходит и, где носки снимает, там их и бросает. А женщина – такая аккуратистка, знаете, есть такое женское сословие, у которых вся жизнь по полочкам. Ну, она и не смогла пережить художественного беспорядка. Семейная лодка разбилась о быт.

и: Это вообще свойство женщин такое – не замечать поэзии в собственной жизни, зацикливаться на мелочах вроде незакрытых тюбиков с зубной пастой и все рушить?

Третьяков: Нет. Наверное, лишь когда любовь уходит, когда все приедается, появляются эти "тюбики".

и: Я знаю, что образование у вас техническое, но первая специальность "не пошла".

Третьяков: Да, я шесть лет инженером проработал. Но мне очень хотелось на сцену. Только я не знал, как туда попасть. Довольствовался самодеятельностью. Семья у меня была самая простая, рабочая. Папа мастером в механическом цехе работал. Мама скорняком трудилась, кроила воротники из кролика. И был я обыкновенным октябренком-пионером-комсомольцем.

Правда, папа играл на трубе. Это его в детдоме обучили. После армии даже играл в военном оркестре. Когда я родился, он это дело уже забросил. Он про музыку "все знал" и, когда мама отдала меня в музыкальную школу, отнесся к этому скептически. У меня были двойки и тройки, мама меня пыталась контролировать. Когда же меня успешно в четвертом классе вытурили из музыкальной школы, папа сказал: ну и слава богу, хватит ребенка мучить.

и: Как ваши родители отнеслись к тому, что вы потом еще и инженерную специальность бросили – уже ради музыки?

Третьяков: Вообще, все это очень сложно происходило. У меня как раз родился сын Макс. Зарплата инженера была неплохая, 170 рублей. Но была самодеятельность. И была гитара. И был Высоцкий. Песни его всю жизнь значат для меня очень много. Мне хотелось, как Высоцкому, сочинять песни. А приходилось чертить.

А потом пришел Горбачев, началась перестройка, и у нас в Риге появился хозрасчетный театр. Туда хлынули артисты. И меня позвали: "Пошли песни петь за деньги, образования не надо!" Я зажмурился, сбежал отовсюду – и ушел в этот театр. Время странное было. Мы звонили по школам, по заводам, предлагали давать концерты. Уже не надо было каждый день ходить на работу. Мне первое время даже было страшно. Казалось, я совершил какое-то преступление. Всю жизнь я должен был ходить на работу, в детский сад, в школу, в армию. На работу опаздывал каждый день. Картина, от которой меня до сих пор дрожь берет: прихожу на работу, а впереди уже маячит спина начальника. А нам – на восьмой этаж. И вот он едет в лифте, а я бегу по лестнице. И все равно каждый раз прибегаю позже его!

и: Если все неплохо пошло в Риге, почему переехали в Москву?

Третьяков: Так получилось, что в Москву мне вскоре пришлось ездить постоянно, как на трамвае: то приглашали на телевидение, то на радио. Да и с личной жизнью так вышло: в Риге все развалилось, а в Москве сложилось. И я уехал в Москву навсегда. И теперь уже москвич. Хотя и не совсем.

и: В последнее время вы все больше, как мне кажется, уходите в сторону даже не любовной лирики, а философии. Но вы же понимаете, что такие тексты никогда не будут так же популярны.

Третьяков: Понимаю, но ничего с собой поделать не могу. Я не могу начать думать по-другому, так, чтобы уж точно всем было понятно: "Ты морячка, я моряк!". Мои песни, "Эх раз!" например, – с двойным и с тройным дном.

и: Вы верующий человек?

Третьяков: Сначала, как у стандартного советского человека, платформа у меня была атеистическая. А потом начал понимать, что существование Бога совершенно очевидно.

и: Почему же это так очевидно?

Третьяков: Да что вы, это даже не обсуждается. Если бы я родился в мусульманской стране – ушел бы в мусульманство. В Индии – в индуизм. В Европе – стал бы католиком. В первую свою религию человек приходит по географическому признаку. А люди спорят еще о чем-то! Ребята, да просто вы тут родились!

А ушел потому, что не могу уместить в свой мозг карающего, мстительного Бога. Ну неужели он, создавший все сущее, еще будет такой козявкой, человечком, заниматься? Есть ли океану дело до капли своей? Вот вернешься туда, откуда пришел, – и сам будешь оценивать свою жизнь. А поскольку мы и есть часть Бога, то, может быть, когда сам себя судишь, – это и есть божий суд? Я понял, что, если я буду общаться с Богом напрямую, – жить будет легче. У меня же есть совесть – а это как раз то, что доказывает присутствие Бога. Рождается человек уже с совестью. Что-то неуловимое, что-то неочевидное, но, когда ты знаешь, что делаешь что-то не то и не так, она тебя тихонько дергает: "Вася! Ау!".

и: Сейчас, раз у вас юбилей, день рождения, вы будете много пожеланий слышать, поздравлений. А сами бы вы чего пожелали — себе и слушателям?

Третьяков: Пожелал бы себе – чтобы кремлевский концерт прошел хорошо. Он для меня очень важен. А "хорошо" – это чтобы люди пришли. А читателям – поменьше телевизор смотреть. Я тут недавно услышал по "Эху Москвы", как Зюганов рассуждал: "Смотришь "Первый канал" – прекрасно все! Смотришь НТВ – думаешь: как же я от дома до работы-то дошел!". Хорошо сказано.

А чтобы пустоты не образовывалось – без телевизора-то! – нужно просто больше любви близким отдавать. Все что отдашь – то и получишь. Приласкай хоть кого-нибудь, а если некого – то хоть животное какое-нибудь пригрей. Все вернется.

Вот тебе не нравится жизнь. Значит, и ты ей не нравишься. Приложи усилия, пусть тебе хотя бы краешек жизни понравится. Увидишь тут же, как добро к тебе возвращается.