К песням-моноспекталям Елены Камбуровой каждый приходил поодиночке, потому что открытие ее – процесс очень личностный, и услышать ее вживую мы могли лишь в небольших студенческих аудиториях и заводских клубах. Но уже тогда этот голос звучал далеко за их пределами. Он звучит вот уже сорок лет, и только крепнет.

С Еленой Камбуровой беседует обозреватель "Известий".

известия: У Шаляпина была особая, неповторимая интонация вздоха. У вас – своя интонация. Сейчас я имею в виду не поэтическое поле, а интонацию буквальную: трепет, вибрацию голоса, которые вызывают ответную дрожь. Как вы этого добились?

Елена Камбурова: Это пришло инстинктивно, от желания максимально выразить материал. Мне важно было сделать такую паузу и так произнести слово – как бы вынянчить его в тишине. Тогда во всем была жесткая цензура, и для меня неожиданно прозвучали слова одного партийного функционера из Барнаула. Он сказал ключевую вещь: "Мы ведь тоже говорим с народом, но вам почему-то верят больше". Им-то казалось, они знают, как с этим народом надо разговаривать. Оказывается, не так все просто.

На первом же показе моей сольной программы, в которую входили обкатанные перед студенческими аудиториями песни – "Гренада", "Орленок", "Трубач", именно они вызвали дружное неприятие официальной комиссии.

Я их донесла как трагические произведения, ведь в каждой поется про уход юного существа. А ведь все-то привыкли, что они звучат бодро. Тогда моя доброжелательница среди редакторов телевидения, которая услышала в моем исполнении "Там вдали, за рекой", решила показать это автору слов – эстонскому поэту Николаю Коолю. Была уверена, что ему понравится, и мы заручимся серьезной поддержкой. Позвала женский хор, который с одной бодрой интонацией и спел эту песню. А у нас же с Ларисой Крицкой там такой вокализ – то ли пение, то ли плач, с паузами, с нюансами отношения... Автор сказал: "Хор поет хорошо, боево, а вот эти барышни – мрачно".

Иной раз и сам автор может исполнять свое произведение беднее того смысла, который оно содержит. Я была на радио в тот самый момент, когда студенческий ансамбль под руководством Сергея Никитина записывал ту же "Гренаду". Боже, думаю, такая поэма, здесь столько тонкостей... Погоня, убийства, отряд не замечает потерь, скачет вперед, некогда оплакивать, и "Лишь по небу тихо сползла погодя на бархат заката слезинка дождя"! Сама природа оплакивает эту дисгармонию мира! И когда зашла речь о записи, с аранжировщиком был спор. Он: да нет, тут идет вот так, почему нужно расширять? И все-таки пошли мне навстречу и сделали два расширения. Интонация – это практически все. Помните анекдот: "За что мне такие неприятности, ведь я же пел Маяковского и Свиридова: "Я знаю, город будет, я знаю, саду цвесть...". Но он пел не с той интонацией – я знаю (?) город будет (?)...

и: Это как "сказали бы просто: "Пива нет", а они: "Пива не-е-т"?!"

Камбурова: Потеря интонации – большая драма. Драма русской культуры. Я всегда стремилась найти главное в фразе. И этому главному дать солировать. Укрупнить его. У меня появилось много собственных терминов. Может быть, я открывала Америку. Например, не звук, а тень звука. Гений Шаляпина в том и заключается, что он, работая без микрофона, имел такую палитру интонаций! Идет поток звука, им трудно управлять. Вот рисунки: в них что-то главное – всадник, лошадь, что-то второстепенное.

и: Лариса Крицкая вам помогала в этом?

Камбурова: Мы, конечно, вместе искали, где пианиссимо, где – форте, где должен быть аккомпанемент прозрачный, где он должен уходить в кусты. Лариса с консерваторским образованием, у нее пианистический талант и талант аранжировщика, она же не могла быть просто аккомпаниатором, поэтому иногда так начинала солировать, что тебя как волной морской накрывало. И уходил смысл cлов.

[b]и: В интермедии Винокура: "У меня слова не главное – у меня музыка главное". У вас-то – слова главное. Хочу о словах. У Шефнера: "Много слов на земле, есть дневные слова, в них весеннего неба сквозит синева, есть слова словно раны, слова словно суд, с ними в плен не сдаются и в плен не берут". Вы какие слова любите петь?

Камбурова: Думаю, все-таки разные. В палитре моих слов и боль, и радость, и печаль... И хотя меня окрестили певцом печали, я все же существо оптимистическое. Мне частенько, конечно, приходилось слышать, что с такими песнями сражение не выиграть, но, может, с ними можно выиграть что-то глобальное, не просто конкретное сражение.

и: Понимаю, о чем вы: если бы люди читали хорошие книги, слушали хорошую музыку, то они были бы другими, и страна, возможно, была бы другой... Но разве это не утопия?

Камбурова: А я в этом уверена! Есть тут еще великий парадокс: слушают многие, а слышат единицы. Те, у кого есть дар слышать, они и способны сострадать, способны к милосердию, качествам, которые даны существам высокоорганизованным. Боже мой, думают они, как же я не помог этому человеку... Мог, а не помог.

и: Какие книги вам хочется перечитывать?

Камбурова: Для меня особенно ценны те книги, в которых все над бытом, поэтому – "Игра в бисер" Германа Гессе, произведения Воннегута, Гамсуна, Кафки. Хочу уже в этом возрасте – этой своей душой, не знаю, пониманием ли – перечитать Достоевского.

и: Бывают книжки, которые лучше не трогать...

Камбурова: И это есть. А есть книги на все времена – "Над пропастью во ржи" Сэлинджера, "Маленький принц" Экзюпери. Это как заповеди, данные человеку Господом Богом. Встал утром, убери свою планету. Это ли не цель?

и: У меня подозрение, что вы вообще себя взрослой-то и не чувствуете?

Камбурова: Это, кстати, довольно большая драма. Естественно, возраст берет свое, ты уже и выглядишь не так. У меня абсолютно молодой театр, я представляю себе, какая я для них древность. Они не понимают, что внутри-то мне не больше тридцати.

и: Считается, что самые тяжелые камни люди ворочают в детстве. Может быть, кто-то, не приведи Господь, в старости. Вы когда самые тяжелые свои камни ворочали?

Камбурова: У меня были очень тяжелые годы в 17–19 лет. Я ушла из института, приехала в Москву, не поступила в "Щуку", работала, спала в неотапливаемой комнатушке. Непросто. Но, с другой стороны, ничего ужасного не было. Я была на свободе. Меня никто не унижал. Никто не допрашивал в застенках. Мы были молоды. Самая гениальная фраза – "все относительно".

и: Вы работали с крупными композиторами – Таривердиевым, Дашкевичем. Чему у них научились?

Камбурова: То, что Таривердиев так свою музыку составил, что там слову очень вольготно дышится, – это же огромное счастье! "Я такое дерево... я хочу тянуться в небо. Не потому, что я лучше других деревьев..."

Нас познакомили на радиостанции "Юность". Непростые были отношения и закончились непросто, но главное – эти песни были! И не только были, боже мой, я и сегодня пою, особенно моя любимая – "Попрощаюсь, и в седло с порога! В детстве я любил скакать в Марокко..." Про дельфинов. Мне всегда было грустно, что в этих новеллах, балладах, где такое огромное значение имеет слово, от него идет импульс, где музыка – фон, имя Григория Поженяна остается в тени. "А дельфины – это те же дети: плачут, если их заманят в сети. Не кричат, не рвут капрон, а плачут..."

и: Как вам вспоминаются Давид Самойлов, Юрий Левитанский, Леонид Енгибаров?

Камбурова: Леню Енгибарова я очень любила, но плотно мы общались только в последние двадцать дней его жизни. В мае 1972-го мы встретились в Марьиной роще, в его деревянном домике, где он жил с мамой. Малюсенькая однокомнатная квартирка, их должны были переселить, но его это вообще не волновало. Он рассказывал, как он видит наш будущий спектакль. Он был готов к такому альянсу, а я нет. Я в то время не могла бы ему соответствовать. Сейчас могла бы. Леня был маленьким принцем, человеком над бытом.

и: Вам симпатичны такие люди, которые над бытом?

Камбурова: Конечно. Самойлов – удивительный, я с ним мало общалась, но чувствовала, что он хорошо ко мне относится. Присылал открытки поздравительные, с днем рождения и на Новый год. Первый позвонил и поздравил с телепередачей. Левитанский – большой ребенок. Очень любил родителей и был хорошим сыном. Он жил на другом конце города, а ездил на "Аэропорт" к родителям с авоськами, с едой. И потом, когда у него появилось трое детей, именно он ходил по магазинам. Сейчас перечитываю его стихи – какая философия жизни человека на земле.

и: На вопрос о любимых исполнителях Окуджава назвал два имени: Луи Армстронг и Елена Камбурова.

Камбурова: Было такое.

и: Вы могли бы спеть стихи Ивана Жданова?

Камбурова: Думаю, да. Иногда я жажду подсказок, они и в первый период жизни очень шли на меня. Раз мне дали целый цикл Новеллы Матвеевой. Это была подсказка судьбы. Мой педагог из циркового училища – Сергей Андреевич Каштелян просто на блюдечке принес.

и: А Матвеева как отнеслась к вашему исполнению?

Камбурова: Сначала плохо. Даже не столько она, сколько ее муж Киуру. Он сказал: "Ничего придумывать не надо, уже все придумано. Слова написаны, мелодия написана". Вот тут-то я еще раз поняла, что интонация – это все. Она же поет таким голоском, как юродивые поют, очень трогательно. Я не сразу привыкла к ее исполнению.

и: А она когда привыкла к вашему?

Камбурова: Через какое-то время позвала меня на свое выступление.

и: В детстве услышала голос Бабановой и влюбилась в него. Можно узнать из сотен. А вы можете, допустим, подойти к человеку и сказать: знаете, у вас такой потрясающий голос, идемте в мой театр?!

Камбурова: Голос – великая сущность. У меня был режиссер Влад Дружинин. Потрясающий голос. Такой, казалось, должен принадлежать рослому, большому, широкоплечему мужчине. А нет. В старом театре голос ценился в первую очередь. Внешность-то можно нагримировать! Михаил Чехов так менялся в образе, что не мог не быть другим и в голосе. Для меня если голос вибрирует – это голос, остальное так, звук. Красивый, он похож на реку – с перепадами, с вибрацией, как у оперных певцов. Была такая английская певица, контральто, Кэтлин Ферриер, которая прожила немного. Какая культура звука, какие интонации, какая вибрация...

и: Лена, вы учитесь у своих учеников?

Камбурова: Вообще, ученик и учитель – очень относительные понятия. Пикассо говорил: я не ищу, я нашел. Не все из того, что нашел Пикассо, близко моей душе. Я всю жизнь ищу, считаю, что это пожизненное состояние человека.