С вниманием следя за дискуссиями о песне, периодически возникающими в самых разных наших печатных органах, в том числе и в "Литературной газете", и столь же периодически затухающими без особого воздействия на реальную практику, я испытываю двойственное чувство. С одно стороны, хорошо, конечно, что этот массовый популярнейший, столь любимый народом жанр привлекает пристальное внимание знатоков и ценителей. Но, с другой, – внимание это проявляется, на мой взгляд, без учета особой специфики воздействия песни на человека. Очень дельно пишут о достоинствах и недостатках текстов (больше о недостатках: напомню хотя бы горестный "Конкурс на лучшую плохую песню" в "ЛГ"). Прекрасно анализируют исполнительскую манеру того или иного выдающегося певца. Иногда ведут разговор о музыке. Но разве не подобным образом, с полным знанием дела, обсуждали четверо слепцов, которым тропу перегородил слон, что именно такое есть слон? Каждый из них был прав: да, слон – это гибкий толстый шланг, да, слон – это высокая мягкая стена, да, слон – это колонна с плоским основанием, да, слон – это колючая, короткая веревка... И все-таки слон – это не то, не другое, не третье, не четвертое. Он представляет собой неповторимое единство всего этого плюс еще множество другого.

Песня, в силу своего происхождения, – жанр синкретический, объединяющий в себе самые разные проявления человеческих интересов и потребностей – и в музыке, и в слове, и в ритме, и в силу этого обладающий многосторонним воздействием на человека, широкой шкалой воздействия на различные стороны человеческой психики.

Возьмем, к примеру, современные вокально-инструментальные ансамбли или некоторых исполнителей-солистов – ведь они стремятся воздействовать на все доступные им клавиши человеческого восприятия, не только на кору головного мозга, но и на подкорку, не только на сознания и чувства, но и на физиологию и подсознание. Терминологически правильно подобные жанры называть уже не синкретическими, но синтетическими, так как в их сознании участвует множество различных профессий: от музыки до электроники, от хореографии до светотехники. Так спрашивается, имея в виду столь сложное целое, правомочно ли вести разговор о его составных частях вне анализа их роли в этом общем единстве? Спрашивается, можно ли говорить о песенном тексте, к примеру, не учитывая его функций в контексте других песенных средств воздействия на человека?

Для того, чтобы полностью стала ясна мысль, я расскажу, на каком материале она формировалась.

Мне приходилось принимать участие в работе экспедиций, собирающих народные песни в том виде, в котором они дошли до наших дней. Непосредственное знакомство с тем, что и как живет и исполняется сейчас в селах России крестьянами, которые переняли свои песни от наших предков и несут сейчас эстафету народного искусства из глубины веков, было чрезвычайно важно для понимания песни как важного элемента народной жизни.

Выводы, которые родились в процессе записей этих песен, я решил проверить на материале фонограмархива Института русской литературы (Пушкинский Дом) АН СССР. Среди коллекций, хранящихся у нас, есть записи чрезвычайно давнего происхождения. Там представлено около 70 тысяч песен, принадлежащих приблизительно ста народностям, населяющим территорию нынешнего Советского Союза.

И вот какие выявились закономерности: бытовые песни, весьма разнообразные по содержанию, вместе с тем чрезвычайно разнообразны и прихотливы по мелодии и по ритмическому рисунку. Текст и музыка здесь вполне равноправные партнеры единого содружества. Но вот мы переходим к балладам и историческим песням, в которых явно господствует содержательное текстовое начало, и наблюдаем при этом, что ритмика становится все более однотипной, а мелодии, сопровождающие исполнение песни, все менее расцвеченными и разнообразными. Когда же мы вслушиваемся в звучание исполняемых народными сказителями былин, то не можем не отметить, что напев по существу переходит здесь уже в речитацию, он выполняет сугубо вспомогательную роль. Наблюдения над записями народного творчества, пережившего века, приводят к выводу о существовании некоего гармонического взаимосвязанного единства между поэтическим текстом и мелодией в песне, при котором общая сумма всех компонентов не может превышать некоей условной единицы. Иначе говоря, превышать объем идеальной песни, подчиняющейся общим требованиям жанра и, следовательно, человеческой психики. Чем большая нагрузка ложится на текст, тем относительно проще мелодическое сопровождение, и, наоборот, чем менее значительным является поэтическое сообщение, тем больший размах получает народная музыкальная фантазия.

Здесь следует сказать, что на протяжении уже почти двадцати лет я достаточно тесно связан с практикой и теорией самодеятельного песенного движения в нашей стране, которое накопило уже воистину огромный новый материал. И оказывается, что этот современный опыт не вносит никаких корректив в опыт исторический. Выяснилось, что песня – это чрезвычайно устойчивый жанр, и произведения нынешних талантливых бардов строятся по тем законам, которые существовали века назад. Текст, мелодия, выразительность исполнения существуют только в органическом единстве, работая на целое, на общее воздействие песни.

Мне пришлось как-то провести эксперимент в достаточно представительной аудитории: в Большом зале Политехнического музея в Москве. Это была лекция, посвященная самодеятельной песне, и народу было вдвое больше, чем мест в зале. Я задал вопрос:

– Будьте добры, кто из вас здесь присутствующих, знает песню "Степь да степь кругом..."?

Поднялось полторы тысячи рук.

– Кто из присутствующих мог бы спеть эту песню в своем кругу?

Поднялось без малого полторы тысячи рук. Только человек тридцать не отважились бы спеть ее дома.

В это время чрезвычайно популярным на радио был вокальный цикл знаменитого композитора на слова знаменитого поэта. Я задал вопрос:

– Кто знает этот цикл?

Поднялось 15 рук.

– Кто может исполнить хоть часть его?

Поднялась одна рука...

И музыка, и стихи этих авторов были гораздо более сложны и изощренны, чем те, которые составляют песню о замерзающем ямщике! И вот – такой ничтожный коэффициент отдачи совершенного, казалось бы, в художественном отношении цикла. Он практически остался вещью в себе, а не стал вещью для нас, как стала удивительно соразмерная относительно общего содержания песня о ямщике.

Таким образом, если суммарное количество информации не укладывается в ту единицу измерения, которая и составляет песню, то массовой песни не получается. Следовательно, изобилие информации разного рода – это плохо для того жанра, о котором мы говорим, ибо песня как таковая ломается. Может быть, как жанр, предназначенный исключительно для прослушивания, он и оправдан, но как песня он не состоялся, не жизнеспособен.

Следовательно, много – плохо. Но мало – это ужасно! В этой малости содержания – главная беда эстрадной песни. Ее убогость – это подлинное наше общественное несчастье. Конкретных примеров приводилось в нашей печати более чем достаточно. Однажды мне пришлось услыхать песню, которая вся состояла из одной фразы "Скажи мне 2да"! Ради спортивного интереса я принялся подсчитывать, сколько раз лирический персонаж песни просил сказать ему "да", – оказалось, 72 раза!

Что представляет сейчас собою в основном песенный поток? Сладкие стенания по поводу несостоявшегося или состоявшегося любовного чувства. И практически полное отсутствие сколько-нибудь значимого общественного содержания! Если добавить к этому, что мелодический рисунок, как правило, маловыразителен, сглажен, то получается, что все содержание сводится к одному лишь ритмическому бою. И это грохот – отнюдь не безобидное явление! Имеются совершенно достоверные научные данные о том, что повышенная громкость исполнения песен ведет к утрате слушателями значительной части той тонкой информации, которую до того хранил их мозг.

Далее: ритм тесно связан с нашим психическим состоянием. Он непосредственно воздействует на подкорку. Учащение ритма. Вызывая в подсознании тревожную внутреннюю ситуацию, не только оглупляет человека, но и приводит его в состояние, близкое к наркотическому.

Разрушение содержательности песен, превращение текста лишь в гарнир к танцевальной музыке – явление далеко не безразличное для уровня человеческой личности.

Я хочу отметить категорическое противостояние этому ритмизированному и вокализированному грохоту со стороны так называемой самодеятельной песни. О необходимости тщательного собирания и изучения ее лучших образцов хорошо написал в письме, опубликованном в "ЛГ" от 19 мая, ленинградский инженер С. Рабинов. Я не буду вступать сейчас в терминологические споры (по-моему, это не фольклор), но подчеркну следующее: во-первых, жизнеспособность лучших образцов самодеятельной песни, заслуживающая тщательного изучения, заключается в природе ее происхождения. Дело в том, что чаще всего составляющие ее компоненты (слова, мелодия, исполнение, аккомпанемент) принадлежат одному человеку, поэтому часто песни эти называются авторскими. А коли для автора единицей "продукции" является песня, а не какая-то ее часть, то и возникает замечательная гармония, которая отличает лишь те песни, где поэт, композитор и исполнитель нашли внутреннее единство.

Далее: авторская (самодеятельная) песня опирается на традиции народной песни, городского романса и революционной песни. Напомню, кстати, что многие революционные песни были созданы профессионалами от революции, но не от музыкально-поэтического творчества. Поэтому она в лучших своих образцах, создаваемых наиболее талантливыми авторами, тяготеет к значительной смысловой выразительности. Вспомним в этой связи творчество Булата Окуджавы, Владимира Высоцкого, Александра Городницкого, Юрия Визбора и целого ряда других авторов, для того, чтобы эта мысль предстала бесспорной. А коли так, то по закону объективного существования песни мелодия и ритм в данном случае придают эмоциональную окрыленность, выразительность сообщаемому содержанию, но отнюдь не претендуют на то, чтобы безраздельно господствовать в песне.

"Что поют?" – проблема общегосударственной, общенациональной значимости. Ситуация, при которой значительная часть молодежи способна под музыку лишь "балдеть" и вместе с тем не знает ни одной своей отечественной песни, – это весьма тревожная ситуация, о которой надо говорить в полный голос и которая требует конструктивного подхода. У нас есть все силы и возможности для изменения сложившегося положение. Пустую по содержанию песню запретами не изгонишь. Важно противопоставить ей песню, опирающуюся на лучшие традиции народной культуры. Но не слепо копируя старые образцы, а творчески трансформируя их, как это делают, например, "Песняры", как делают это лучшие из наших современных композиторов и самодеятельных авторов. Речь идет о нашем национальном богатстве, о нашей культуре. Осознать это – уже половина дела. Реализовать знание объективных законов, лежащих в основе долгожительства песни – значит победить в борьбе за духовный мир современника.