Доклад Елены Фроловой на международной конференции в Ульме

(Целью доклада было – познакомить немецкую аудиторию с этой проблематикой)

Долгое время велись споры о том, является ли авторская песня культурой или это только социальное явление.

На мой взгляд, имена тех авторов, которых можно считать родоначальниками авторской песни, уже говорят сами за себя, ибо и Михаил Анчаров, и Александр Галич, и Булат Окуджава, и Новелла Матвеева – прежде всего, литераторы. И долгое время их песни были достоянием узкого, элитарного круга друзей и коллег, для которого собственно и писались, в котором и исполнялись (таким образом, возникал своего рода современный салонный романс литературной аристократии).

Пришли шестидесятые годы, время оттепели, когда многим, и в том числе, многим творческим людям стало возможно дышать – относительно свободно. И даже писать и петь в такт своему дыханию.

Все оживилось... Возникали новые направления и школы. Все эти явления и общественные процессы, культурные и социальные, создавали такую эмоциональную волну, на гребне которой все воспринималось острее и возвышенней... Пришло время романтиков.

Выражаясь стилем тех лет, "романтика звала в дорогу". Поэтому туризм стал для многих серьезным увлечением, альтернативой серым будням. Возникла целая сеть туристических слетов, ставших затем традиционными. Нередко на этих слетах можно было увидеть молодых людей с гитарами. Гитара в то время была едва ли не главной героиней любой молодежной встречи или вечеринки, конечно, ее не забывали и, уходя в поход, чтобы, уютно устроившись возле костра, после изнуряющего, долгого пути, попеть и послушать негромкие песни, в основном, о походной романтике, о лесах, горах, палатках и добрых лицах друзей. Но иногда в число исполняемых песен попадали и иные, долетевшие из литературно-элитарного круга, от кого-то услышанные (порой и автора-то установить не удавалось, да и важно ли это где-нибудь в лесу, в горах или на берегу тихого озера), – так появлялась новая народная песня.

Конечно, люди стремились уйти на природу не только для того, чтобы слушать и петь песни, а, скорее, для того, чтобы хоть на какое-то время отойти от той социальной, городской действительности, которая человеку (как части природы) чужда, и, порой, тяжка (не говоря уже о тогдашней социалистической действительности, которую сейчас и вспомнить-то страшно).

Постепенно туристические слеты превратились в слеты авторской песни на природе, ибо природа – наиболее удобное и безопасное место для любого рода "криков души", в том числе, и для политических протестов, которыми авторская песня того времени была просто переполнена (так как другой возможности сказать и услышать правду у людей не было). Впоследствии, проводить слеты и фестивали авторской песни на открытом воздухе, подальше от городов, стало доброй традицией.

Пришли восьмидесятые, время мощных реформ и потрясений, получивших название "Перестройка". Свободное слово уже не нуждалось в услугах песни, ему вполне хватало средств массовой информации, и песня из сферы политического лозунга и клича вернулась к тому, чем и была изначально – стала просто песней. Спала высокая волна социального движения, и на песке реальной действительности осталось лишь несколько имен тех авторов, чьи песни, как драгоценные камни, вне зависимости от любых социально-политических перемен, продолжали утешать, исцелять и согревать души людей...

Перестроечное время перенаправило все жизненные ориентиры, и заставило каждого из нас по-новому взглянуть на свое существование. И если популярное в шестидесятые годы понятие "физик-лирик" давало возможность многим людям иметь как бы две профессии: одну материальную (для жизни), другую духовную (для души), – то девяностые годы многих поставили перед выбором: или-или... Так в России появился новый социальный статус "свободный художник" (в советское время о подобном статусе не приходилось и мечтать было невозможно, просто потому, что "свободных художников" отправляли в тюрьму за тунеядство – вспомнить хотя бы Бродского). Ныне же многие физики, а также биологи, математики и представители других увлекательных профессий, писавшие, кроме того, стихи и песни, – решили стать свободными художниками, и уйдя с основной работы фактически – в никуда, целиком и полностью посвятили себя "бардовскому" виду творчества. Таким образом, стало возникать новое духовное пространство, благодаря которому авторская песня, сняв с себя груз социального движения, вернулась на культурную почву, из которой вышла.

Существует и еще одно уникальное явление, которое повлияло на развитие авторской песни – это Грушинский фестиваль. Он существует почти столько же, сколько и само движение, то есть, более 30 лет. От множества других подобных фестивалей он отличается грандиозностью масштаба. Например, в прошлом, 2000-м году, на него съехалось около двухсот тысяч людей.

Представьте себе огромную поляну, расположенную среди живописных Жигулевских гор. Через каждые пять метров – костер, у каждого – сидят люди с гитарой и поют. Все это напоминает древнее становище какого-то степного кочевого народа. Пожалуй, это единственный фестиваль, который до сих пор можно считать Всесоюзным или даже международным. Каждый год проходит огромный конкурсный отбор лучших авторов-исполнителей. Работает несколько концертных площадок, расположенных в разных концах гигантской поляны, несколько составов жюри, так как поток желающих участвовать в конкурсе просто неисчерпаем. Действительно, на эти традиционные – первые выходные июля – приезжают люди со всех концов бывшего Советского Союза, чтобы три дня побыть страной в стране. Традиционно фестиваль проводится в одном и том же живописном месте – на берегу Волги, между двумя городами, Самарой и Тольятти. Назван он "Грушинским" – в память о Валерии Грушине, человеке, который 30 лет назад, будучи совсем молодым, погиб, спасая детей.

Можно сказать, что Грушинский фестиваль – это отражение сегодняшнего состояния России. Мне трудно назвать это "голосом народа", так как, все-таки, движение авторской песни коснулось только определенных слоев населения, в основном, служащей интеллигенции – но общее состояние страны очень видно и по песням, которые там появляются, и по общему настроению огромного количества слушателей так называемой "горы" (главный концерт гостей и лауреатов каждого фестиваля проходит на берегу небольшой протоки Волги, и зрительным залом служит склон огромной горы, на котором и располагаются зрители – все 100-200 тысяч, слетевшихся на очередной фестиваль). И на сегодня трудно себе представить авторскую песню без Грушинского фестиваля.

Конечно, существует огромная потребность и со стороны критиков, и со стороны авторов, как-то осветить этот новый культурный пласт современной России. И все-таки в полной мере этого еще не удалось никому, что, на мой взгляд, совершенно закономерно. Ведь авторская песня еще находится в процессе становления, и подводить итоги рано (впрочем, осознать накопленное за полвека – имеет смысл).

Конечно, как и всюду, роль женщины в авторской песне – особая, пусть и невидимая. Это роль музы-вдохновительницы. Сколько прекрасных песен, посвященных женщине, написано за эти годы! Но полноправным представителем и носителем авторской песни как явления был все-таки мужчина. Безусловно, время от времени появлялись женщины, сочинявшие песни, и самим фактом своего появления на фоне мужественной когорты авторов как-то высвечивались (украшали, так сказать, суровую правду жизни своим присутствием). Понятно было, что женщина и не может внести большую, чем просто украшение, лепту в данный песенный жанр, так как изначально он взял на себя воинственную функцию противостояния, а женщина по природе своей более склонна к смирению (во всяком случае, к несколько иному решению проблем, в том числе и конфликтных). Поэтому и творцов такого масштаба, какими были, например, Окуджава, Галич и Высоцкий среди авторов-женщин пока не появилось. Да и само по себе зрелище – женщина с гитарой – достаточно вызывающее, напоминающее о древних амазонках.

Однако стоить вспомнить, что и в русской поэзии начала ХХ века ничего особенного от женщины-литератора, писательницы или поэтессы, и не ждали. Несмотря на это, среди целой плеяды появившихся в начале века талантливых поэтов, было немало женщин. Достаточно вспомнить двух из них – Цветаеву и Ахматову – чтобы прекратить всяческие рассуждения о несостоятельности женщины, как творца. В авторской песне нет пока своих "цветаевых" и "ахматовых"... Но появились другие интересные явления, о которых я могу немного рассказать.

Для начала мне и самой хотелось бы понять, что же такое "поющая женщина". Пожалуй, что образ Сольвейг, страдающей по покинувшему ее любимому человеку, был и остается, на мой взгляд, самой близкой и самой животрепещущей темой для женщин всех времен и народов. Представительницы современной авторской песни в России не являются исключением. В общем-то, тема "Сольвейг", с ее ожиданиями и надеждами и есть то, что, на мой взгляд, называется "женской поэзией" (не по причине социального неравенства с мужчинами, а по природе тематики создаваемых ими произведений).

Есть в этой области и свои гении. Например, Елена Казанцева. Ее песни удивительны тем, что в них сочетается глубокий трагизм с тончайшей самоиронией. И именно это сочетание держит ее поэзию между драматизмом и сентиментом, то есть в напряжении самой жизни. Если попробовать воспользоваться понятием, которое есть в живописи: примитивизм, или наивная живопись, то песни Елены Казанцевой можно обозначить, как наивная женская поэзия, правда, возведенная на уровень произведения искусства.

Ее лирическая героиня – это Сольвейг с многовековым стажем (не раз уже она рождалась на этот свет этой самой Сольвейг) и прекрасно знает всю свою жизнь, ставшей уже легендой, вдоль и поперек, и не раз пережив ее, с высоты пережитого уже может и улыбнуться над самой собой и своей наивностью (ибо ничему-то ее жизнь не учит: все так же любит и ждет!).

Но это то, что касается ее лирической героини. А создательница лирической героини своей бардовской участью ничем не отличается от братьев по цеху: так же бродит по городам и весям со своими песнями, так же ищет понимания и признания (может и не она ищет, а сами песни просят, но дорожно-скитальческая суть существования от этого не меняется).

Был и другой голос Сольвейг в авторской песне. Я бы назвала ее Сольвейг-возвышенная, небесная. Песни Веры Матвеевой исполнены истового ожидания и чистой веры. Если в них и присутствует ирония, то она очень тихая и грустная, потому как два ожидания, которые переплелись в ней: ожидание любви и ожидание смерти, – не очень-то располагают к самоироничному взгляду со стороны (если со стороны, то со стороны иного света). Вера Матвеева прожила всего 31 год. Она знала о том, что будет жить недолго, поэтому все ее песни пронизаны светлым прощанием и тихой благодарностью каждому мгновенью. Именно эта светлая радость всепрощения (со всем – прощания), ясный, но бесконечно-добрый взгляд на эту жизнь, которая отнюдь не баловала свою Сольвейг, и дарит душе пронзительное ощущение чистого, возвышенного счастья, не зависящего ни от каких событий, будто – вопреки всему, что должно было бы тебя сделать несчастным, ты – счастлив. Но в отличие от голоса Елены Казанцевой, несущего поэтическое слово, а потому – идущего, голос Веры Матвеевой обладал (и обладает, ибо продолжает жить, благодаря тем немногим магнитофонным записям, которые сохранились) той магической индивидуальностью, которая позволяет, раз услышав, уже не забыть его никогда, и всегда узнать, где бы и как бы он ни звучал.

У каждого такого голоса есть своя нота, которая, помимо слов, несет некую информацию, обращая сознание в ту или иную область человеческой сущности. Слушая голос Веры Матвеевой, невольно закидываешь голову к небу, ища источник звука... что-то хорошо забытое, но незабываемое – отзывается на этот небесный зов, заложенный в самом тембре голоса. Это чудо соприкосновения души с душой (даже не сердца с сердцем). Это трудно объяснить словами, это не укладывается в рамки житейского сознания, но это существует, так же, как существует вечная любовь Сольвейг, превратившая ее саму из ожидания – в песню об ожидании – в голос. Собственно, образ Сольвейг, как лирической героини женской бардовской песни, у меня появился в связи с одной из песен Веры Матвеевой, которая называется "Читайте Ибсена".

Есть еще, правда, и образ Сольвейг-дождавшейся. Это – Вероника Долина, поэт, лингвист, переводчик, мать четверых детей. Но даже наличие простого женского счастья не является для нее поводом перестать быть поэтом. Хотя, надо сказать, достаточно распространенное мнение о том, что женщина пишет песни, потому что у нее не все в порядке в личной жизни, творчеством Вероники Долиной – опровергается. "Лохань стихов, лохань белья – лихая линия моя". В каком-то смысле, эта строчка из ее песни является квинтэссенцией образа Сольвейг-счастливой (или, во всяком случае, претендующей на это счастье), но творчество Вероники Долиной этими счастливыми откровениями не ограничивается. И, в отличие от многих других представительниц данного жанра, Веронику Долину не обошло внимание критики и публики, и нет нужды как-то убеждать в достоинствах ее произведений (я думаю, что это уже сделали не раз, более сведущие и компетентные в этой области люди), поэтому мне остается только назвать еще несколько имен, достойных, на мой взгляд, вашего внимания.

Их не так уж и мало, но остановлюсь еще на двух – основополагающих. Новелла Матвеева (однофамилица Веры Матвеевой) и Ада Якушева. Обе они появились на заре становления жанра авторской песни. И, если Новелла Матвеева, как и Булат Окуджава относятся к, так называемым, литературным или книжным романтикам, то Ада Якушева является представителем романтики жизненной (или, как это принято называть, туристической). Быть может, такой полюс мироощущения заложен не только разностью восприятия общего романтического настроя, царившего в те, шестидесятые годы, но и в силу того жизненного пространства, которым окружены литератор и журналист.

Новелла Матвеева все-таки больше похоже на рассказчицу, чем на бродячую певицу. Она – сказочница, и весь мир ее песен – это путешествие в страну фантазии, которая должна как можно меньше напоминать о реальной жизни, а лучше и вовсе уводить из нее. Свободное пребывание во времени и пространстве и саму рассказчицу может превращать в любого из героев и героинь тех бесконечных историй, которыми полнится сказочная страна. В мире песен Новеллы Матвеевой самой ее личности как бы и не присутствует, или, если присутствует, то, опосредованно, через некий литературный образ.

Тогда как мир песен Ады Якушевой, как раз наоборот, очень личностен и реалистичен. Ее песни, выхваченные из жизни, туда же и возвращаются. Например, представим себе компанию студентов, которые выехали в лес на отдых, и, взяв с собой гитару, сели у костра и запели песню, в которой есть такие строчки: "Пять ребят у костра поют, чуть охрипшими голосами". Очень похоже на некий репортаж изнутри. Ничего странного, что именно такие песни появились у человека, чья профессия связана с журналистикой. И, все-таки, Ада Якушева является одним из первооткрывателей очень личностной ноты в авторской песни, звучавшей, на фоне тогдашнего советского общественного голоса, довольно необычно и смело, потому как непривычно. На сегодняшний день именно эта личностная нота является главной в авторской песне.

Конечно же, этими несколькими именами не ограничивается мир женской поэзии в авторской песне, но и сама история авторской песни еще только начинается. Уже существует много разных направлений и ответвлений: поэтических, музыкальных, театральных, традиционных, нетрадиционных и т.п. Думаю, что по-настоящему большие явления в этом жанре еще только формируются временем и ситуацией, поэтому, на сегодняшний день, все, что происходит в данном жанре относится к тому, что я назвала "невидимой Россией". Пока – невидимой, ибо сегодня культура, как мне кажется, разделилась на видимую – культуру массовой информации, – и невидимую, которая, собственно, была и остается той единственной культурой, которой до сих пор Россия жива и интересна. И никакие телевидения, радио и другие носители информационной памяти, в полной мере, не способны заменить той живой атмосферы непосредственного общения с поющим автором и исполнителем, которое является главным условием существования авторской песни... Это – живая культура.

Что касается меня... Песня сама меня выбрала и забрала у всего того, что может считаться обыкновенным женским счастьем. Поэтому, я считаю свое счастье – необыкновенным.

Не могу сказать, что по природе своей я – бродяга, но, действительно, большую часть жизни провожу в дороге, ибо, прежде, чем выйти на сцену и спеть – нужно преодолеть, порой, немалое пространство. Но мне безумно приятно, что мои песни еще кому-то, кроме меня, нужны и интересны, и я готова ехать туда, где они нужны – и петь.

P.S. Родилась я и выросла в Риге (столице Латвии). Песни начала писать с 12 лет. Песни меня привели в клуб авторской песни, и уже в 15 лет я начала выступать со своими песнями, в числе других авторов-исполнителей, на сцене. В 19 лет уехала в Москву. Там познакомилась с удивительным автором песен Верой Евушкиной, с которой мы объединились в творческий дуэт "ВерЛен" (от имен Вера и Лена). Так началась моя концертно-гастрольная жизнь. В 1989 году образовался Московский Театр Музыки и Поэзии под руководством певицы Елены Камбуровой, который взял нас под свою "крышу", там я пребываю и ныне.