Когда называешь имя Михаила Фельдмана, народ реагирует очень живо, начиная цитировать его стихи, ставшие песнями, с аппетитом и без разбора. И едкую "А случалось ли вам переулком идти..." — про пакостность СПИДа и необходимость быть бдительным. И жизнерадостную про то, как "...мы займемся и этим, и тем — а потом исключительно этим!" — объяснения пусть отдохнут. И очень определенную в кабацкой откровенности про глаза неопределенного цвета... Фельдман известен и как лирик, и как юморист, автор изысканных перевертышей— палиндромов. Юлий Ким написал о нем: "Лирика, ирония и высокая культура стиха — вот какой драгоценный сплав представляет собою песенная поэзия Михаила Фельдмана. По мне, так это сложившийся и энергично развивающийся мастер, которого, в дополнение к сказанному, отличает ещё и личная скромность — коренной признак интеллигентного человека". Игорь Губерман добавил: "...Я завидую тем, кто увидит и услышит концерт Михаила Фельдмана, моего коллеги по юмору и рифме..." Жаль только, что Кима и Губермана слышит покуда не весь народ. Нужно вооружить массы первоначальным знанием, чтобы оно стало силой — для начала обратиться хотя бы к Википедии.

"Михаил Григорьевич Фельдман родился в 1964-м году в Москве. Русский бард, поэт"

При всей своей одиозности эта информация правдива стопроцентно...

Русский бард, явлению которого мы скоро порадуемся в Америке, снимает трубку в Беер-Шеве...

— Миша, сейчас бытует некое мнение, что спрашивать у молодого поэта о фактах биографии — только портить, подстегивать тщеславие. А по мне, никакой беды: если слушателю нравится ваше творчество, если не лень ехать на концерт — отчего бы и не спросить, где полюбившийся автор родился, когда он взял в руки лиру, когда получил первое признание, первые шипы и т.д. Итак?

— Ну что ж, по порядку. Родился в Москве, где и прожил двадцать шесть лет беззаботной жизни. Во всяком случае, сейчас кажется, что беззаботной... Писать стихи начал лет в восемнадцать, хотя "стихи" для той начальной поры — громко сказано: скорее, это были подражания и пародии. Потом понял, что содеянное веселее подавать под гитару — и сразу превратился в того, кого называют "душой компании". Никаких амбиций не имел, ни о каких сценах не помышлял. Окончил Московский автодорожный институт: особо впечатлила практика после четвертого курса под Нижневартовском... Сугубо отдельная и очень выразительная история.

— Догадываюсь, что она может быть косвенно связана с историей вашей эмиграции. Как все случилось: вынесло общим потоком или были какие-то особые личные причины покидать "родной совок"?

— Скажем так: обилие личных причин, усугублённых общим потоком. О, как загнул!.. Избежал самообезличивания.

После переезда в Израиль обрёл новых друзей, написал новые песни и хорошо вписался в только что созданный беер-шевский КСП "Бардюга". А потом состоялась презентация клуба и моё первое попадание на сцену перед громадной аудиторией — человек так в восемьдесят. И при том, что часть присутствующих была не полностью трезва, во рту у меня сохло, пальцы не попадали по струнам. Но считаю, что "вес был взят". Первые шипы? Да не было никаких шипов, всё сплошь лепестки...

— Ваша скромно коротенькая биография на поэтическом сайте гласит: " В связях с КСП замечен не был". Это вполне соответствует неожиданной новой тенденции подхихикивать над жанром авторской песни — и над его лексическими особенностями, и над атрибутами вроде костров и палаток...

— Люблю авторскую песню! Нескучную! Скукота и невыразительность имеют место быть в любом, видимо, жанре. Но мне кажется, что сегодня в бардовском цехе процент того и другого особенно высок. Кстати, нескучная песня не есть смешная. Она может быть стопроцентно лирической и при этом оставлять длинный инверсионный след где-то внутри. Редко так бывает, к сожалению. Гораздо чаще ловлю себя на мысли, что не могу вспомнить ни одного слова из услышанного пять минут назад. Люблю сидеть у костра ночью в окружении себе подобных. Но при этом не люблю, когда про эти костры поют. Про костры и палатки уже давно всё спето — мастерски, причем.

Я обожаю шедевральный фильм "Броненосец Потёмкин", но не готов пересматривать его три-четыре раза в год. К чему это я? Ну вот, сбился с мысли...

— И это все об авторской песне...

— Ах, да... Дважды в год в Израиле проходят фестивали: это всегда праздник. Душевная и непринуждённая тусовка около сцены в ожидании своего выхода — а потом можно расслабиться и дослушать концерт, сидя на траве. Кайф! Но есть еще кайфовые дни, когда выходит очередной номер "Иерусалимского журнала", и его главный редактор Игорь Бяльский (кстати, создатель ташкентского КСП "Апрель" в 1975-м году и организатор фестивалей авторской песни в Чимгане) устраивает презентацию в общинном доме на Яффо, тридцать четыре в Иерусалиме. С гордостью сообщаю, что постоянно печатаюсь в этом журнале наряду с ТАКИМИ людьми, что аж дух захватывает от гордости, и являюсь званым гостем на всех презентациях!

— Фестивали бывают вехами. Ваша песня "Цифра на глобусе" — о стране, от которой автор обезумел, не успев влюбиться в нее до безумия — попала в почетную двадцатку на фестивале "Бардюги". Она лаконична, точна — и пробирает до мороза. Можно чуть подробней об Израиле, вызывающем столь противоречивое к себе отношение? Кстати, хватает ли в нем реальных дорог бывшему московскому инженеру-дорожнику?

— Ой, об этой стране "чуть подробнее" очень сложно. Боюсь не уместиться в формат жанра. Но если в двух словах, то могу сказать, что люблю её, горжусь ей, в войнах ее готов принимать участие. Хотя за определенные вещи и явления иногда бывает стыдно и больно. Если начну сейчас раскрывать суть всех противоречий, то Вам придётся меня прервать через полчаса — то есть в самом начале. А реальных дорог здесь тьма, и они время от времени требуют конкретного ремонта — так что работы, слава Б-гу, хватает. "Цифра на глобусе" никогда не была лауреатом никаких конкурсов — или же мне неизвестно обратное.

— Вам надо подковаться, знать о Фельдмане больше: загляните в интернет.

— Непременно! Во всяком случае, по "русскому" радио эта песня звучит то и дело, и ни один мой концерт без неё не обходится.

— О войнах, в которых (я не ослышалась?) хочется принимать участие... Вам на долю выпадало и это?

— Не ослышались. Войны Израиля, прошлые и будущие, считаю своими, так как точно знаю, во имя чего они ведутся. Срочную службу в ЦАХАЛе не проходил, поскольку приехал уже в непризывном возрасте, но на военных сборах был ежегодно, пока не стукнуло сорок. Да и сейчас, если что, готов мобилизоваться.

— Продолжая израильскую тему: ваша песенка "Давайте отдадим" — почти точное повторение не очень приличной, но очень меткой советской частушки "Мясо съели, рыбу съели..." О чем это говорит — о том, что существуют две стороны одного совка?

— К своему стыду, я не слышал про мясо и рыбу. Наверняка, это что-то сатирическое... Если моя песенка, как Вы говорите, совпала по смыслу с советской, то это, скорее, говорит о наличии двух совков, а не одного двустороннего.

"Давайте отдадим" я пел два раза. Первый раз – на конкурсе политической песни против нашего ухода с Голанских высот, а второй – там же, но уже на "бис", так как, по правилам конкурса, песня-победительница звучит еще раз после подведения итогов. Ну, прям как на Eurovision!! Больше я её не пел со сцены никогда. А сначала дело было так. Шел себе девяносто восьмой год. Позвонил мне ныне покойный Сережа Каплан и сказал (буквально поставил перед фактом), что я принимаю участие в вышеупомянутом конкурсе и обязан срочно написать соответствующую песню. Возражений не принималось, я укрылся в своей бетонной лаборатории, поймал Музу за хвост и за три часа написал песню. Дома кустарно записал её на кассету и выслал оргкомитету конкурса. Через неделю сообщили, что я стал одним из шестнадцати финалистов, и еще через неделю в Ашдоде, при огромном стечении народа и обстоятельств, прошел финал — ваш покорный слуга занял первое место. Никогда не забуду две вещи. Первая – огромный, во всю стену зала, плакат: "Ведь это наши горы, они помогут нам!" Вторая – лица членов жюри, когда я исполнял первую половину песни, где призывал-таки отдать всё к чертовой матери во имя мира! Особенно вытянулось лицо нынешнего министра иностранных дел Израиля... Очень нервничал Александр Каневский. Спокойствие сохранял только Серёжа Каплан, который уже прослушал кассету. В конце песни уже все ржали, а потом обнимали и рукопожимали победителя...

Резонанс последовал нешуточный. Обрывали телефон с телевидения, допрашивал с пристрастием сам Александр Ступников. Позвонил ведущий самой рейтинговой израильской новостной программы Хаим Явин и спросил, как мне удобнее — чтобы я к нему подъехал или чтобы он зашел ко мне домой... Пожаловал в гости, в конце концов, он — и не один, а с командой из семи человек съемочной группы и приблизительно двумя тоннами оборудования! На вопросы я отвечал вяло, с ленцой. Ушел он явно не удовлетворённый, так и не найдя "в этом русском" оголтелого крайне правого экстремиста. Но это были цветочки.

Прошло месяца три — и уже не единожды была мыта рука, жавшая руки сильных мира сего. И вдруг в передаче "В нашу гавань заходили корабли" я увидел своего любимого Юза Алешковского. Прильнул к экрану. Смакуя послевкусие "Окурочка", продолжаю по инерции глазеть на экран — и потихоньку охреневаю. Прошу не редактировать это слово, так как описать моё состояние можно только одним еще словом, а я его стесняюсь вслух...

— Да что Вы, Миша, кто бы посмел...

— Так вот, на экране появляюсь я и пою "Давайте отдадим". Звучит песня — и показывают то меня, то бескрайние поля Голанских высот. Самый что ни на есть клип! До сих пор не знаю, кто это снимал... Вот такие дела. Все персонажи в этой истории невымышленные — и прошу считать все совпадения неслучайными!

— Еще одна знаковая ваша песня — "Атомы". "Не вина периодической таблицы в том, что нас периодически куют..." В Эрец Исраэль это продолжается — то есть речь идет, видимо, не только об общественно-экономической формации?

— Ну, что Вы!!! Процесс перековки не знает границ! Тут речь о всём человечестве — хотя по приведённой Вами цитате сложно это понять, надо слушать всю песню.

— Вот и, даст Б-г, послушаем — кто еще раз, кто впервые. Но это из области очень серьезного, глубоко философского. Однако существует парадокс. Ваша фамилия немедленно вызывает у части публики чисто конкретный отклик: "А, этот хохмач..." Лестно или обидно? Когда вы поняли, что можете писать смешно? Что для вас юмор — "защита Фельдмана"?

— Хохмач? Какая тут обида — конечно, лестно! Значит, у людей я ассоциируюсь с хохмами! Это же прекрасно и совсем не характерно для жанра авторской песни... Я понял, что умею писать смешно в тот момент, когда начал писать. Юмор для меня – это просто радость жизни. Уметь смешно писать — значит, уметь делиться этой радостью с людьми. Видеть, как греет людей твой юмор – это уже смахивает на счастье, хотя и звучит высокопарно. А защищаться мне не от чего, я не Лужин — хотя сопоставление красивое...

— Стихи ваши контрастны: вот автор зубоскалит над собой — а вот почти рыдает, как мальчишка: "Кусочки льда целуются в постели... /Тебе давно нет дела до меня!" Существует ли для вас предел откровенности со слушателем, есть ли вещи, на которые в стихах — табу?

— То, что могу сказать лишь ограниченному кругу людей, никогда не спою и не скажу слушателю. Вот, в принципе, и всё. Блюду табу на пошлость — в том числе и на пошлость рифмы. Да, да, поверьте, рифмы бывают пошлыми! И, на мой взгляд, это гораздо хуже вставленных к месту ненормативных словечек...

— Ваши яркие палиндромы искрят неформальной лексикой. А из какой искры возгорелось первоначальное пламя?

— Когда-то давным-давно увидел в журнале нечто под названием "палиндром". Сразу отмечу, что есть две приблизительно равные категории людей. Первые при упоминании палиндрома задаются вопросом: "А зачем это надо?". Вторые спрашивают: "А как это возможно придумать?". При всём уважении к первой категории, я решил в своё время ответить на вопрос второй. С тех пор сочинение палиндромов является моей любимой головоломкой и лучшим — по крайней мере, оправданным способом убить время.

— Первая категория точно скажет: "Игрушки, несолидно!" Ведь Ваше имя — в "Антологии авторской песни", составленной Дмитрием Антоновичем Сухаревым. При всей спорности отбора для солидного тома некоторых авторов и произведений быть под этой обложкой — несомненно вознестись на Олимп. А там — бог, отдыхающий в тени черешен, как отдыхает и само его творение: Ваша собственная классика — "В тени деревьев". Судя по этому стиху, отношения с высшей инстанцией у вас довольно простые, немудрящие, без претензий и расшаркиваний — так?

— На Олимпе, разумеется, хорошо и вольготно. Можно даже подойти к богу и попросить у него прикурить. Но это всё в стишках и в песенках. На самом же деле всё гораздо сложней и запутанней. И очень интимно. И вообще, автобиографических стихов я не пишу, хотя часто использую повествование от первого лица. Как сказал классик: "Прошу не путать меня с моим лирическим героем". Итак, Ваш вопрос про мои отношения с высшей инстанцией злонамеренно оставляю неотвеченным!

— А я злонамеренно продолжу о высоком... "Свеча Пастернака" — ваша поэтическая мета, стихотворение, у которого есть много страстных поклонников. Есть и порицатели: дескать, свеча у него — духовный символ, а ведь известное стихотворение Пастернака — образец чисто эротической поэзии... Кто-то из критичных читателей чего-то недопонял?

— Ну, почему недопонял? Просто понял по-своему. Мне еще не доводилось слышать такого подхода к этой песне. Стихотворение Пастернака "Свеча горела" я выучил наизусть лет в четырнадцать — и оно долгое время являлось для меня образцом высокой поэзии. Это раз. Во-вторых, я не знаю точного определения слова "духовность", но уверен, что поэзия есть неотъемлемая её часть. Следовательно, эротическая поэзия как частный случай поэзии вообще духовна! Выходит, никакого преступления перед духовностью я не совершал, что меня очень радует. А то я уже было засомневался...

— Давайте от метафизического — к практическому, почти дежурному: поговорим о предстоящих Вам американских гастролях. Насколько Вы прочувствовали страну, здешнего зрителя, насколько знаете, чего от нас ожидать?

— Исходя из своего скромного опыта пребывания на слете авторской песни в США и немногочисленных концертов, которые уже давал в Новом Свете, могу сказать, что американский слушатель доброжелателен и непредвзят. Но вот чего ожидать?.. Знаете, почти каждая аудитория таит в себе сюрпризы. Иногда во время концерта чувствую, что зритель больше настроен на лирику, а я заряжен на юмористический цикл. Иногда напротив. Даже не знаю, отчего это зависит: частенько по ходу выступления приходится вносить коррективы в программу. Но в любом случае, скромно ожидаю полного успеха!

— И если найдутся маловеры, пусть они плачут...

Бэла Гершгорин