Александру Галичу исполнилось бы 90

19 октября замечательному сценаристу, кинодраматургу, поэту и барду, изгнанному из СССР за антисоветскую деятельность в 1974 году, Александру Галичу исполнилось бы 90 лет. К этой дате 18 октября телеканал "Культура" показывает концерт "Неоконченная песня", а 19-го — документальный фильм "Изгнание". Наш корреспондент встретился с его другом, известным режиссером и сценаристом Леонидом Аграновичем, одним из немногих людей, кто может сейчас рассказать, каким Галич был в жизни.

РГ: Леонид Данилович, как вы познакомились с Александром Галичем?

Леонид Агранович: Познакомила нас с Сашей, тогда еще Сашей Гинзбургом, Леночка Самсонова (тогда еще Ковнер) на Петровке в прекрасный солнечный денек. Я только что вернулся аж с Камчатки после нескольких лет блуждания по театральной провинции, наслаждался начавшимся заслуженным, полностью оплаченным, многомесячным отпуском, Москвою.

Потом случалось, Саша знакомил меня с очередной хорошенькой девушкой, которая пришла к нему за кулисы, а становилась ненадолго моей спутницей, т.е. был он популярен, общителен, щедр. (Не судите нас строго, ему тогда еле перевалило за двадцать, я — года на три старше. Все было впереди, и мы понятия не имели, каким будет это "все".) Тогда на Петровке он отказался разделить с нами компанию, хотя никуда не торопился, отвечая на какой-то вопрос Леночки, усмехнулся: "Я ж неудачник", но отнюдь не грустно, а даже как-то победоносно. Несоответствие слова и интонации, видимо, и запомнилось.

Об этом я рассказываю в своей новой книге, которая скоро выйдет, — "Покаяние свидетеля, или Поиски сюжетов в век чумы". На самом деле я стал записывать свои воспоминания о Галиче, потому что хотел, чтобы он остался живым в памяти людей. Не картинка на обложке, а реальный человек. Специалисты напишут, в чем была особенность его текстов, что это был за жанр — авторская песня. А я написал о том, какими мы были в жизни.

РГ: Вы тесно общались?

Агранович: Мы жили рядом, фактически в соседних домах. Я — на улице Красноармейской, он — на Черняховского, три минуты дворами. Это так называемые розовые гетто — застройки, где жила интеллигенция, писательский кооператив. Все знали, кто где живет, кто куда в гости ходит. Поэтому старались не привлекать лишнего внимания, и, когда Саша к нам в гости собирался, мой сын, Маркуша, — десять лет ему было — бегал к нему за гитарой. А потом приходил и сам Саша, жена пекла пироги с капустой, собирался народ... У меня много записей сохранилось с этих посиделок: его голос, хохот, женские голоса, застолье, может быть, даже инсценировки с Ангелиной, женой его. Она вообще была неординарным человеком. У нас собака была, тигровый боксер по кличке Чанг — кормить ее со стола было строжайше запрещено, нельзя же приучать пса попрошайничать. Но Ангелине было можно все. Оттуда, из-под стола, она просила Сашу спеть "Кадыш", он сердился, большей частью понарошку. При этом она следила, чтобы он меньше пил и больше пел. Мы собирались было почистить эти записи, но хорошо, что так и не сделали: ведь именно за этими голосами встают живые люди, картинка времени, реальная Сашина аудитория.

РГ: Фактически это портрет вашего поколения...

Агранович: В определенной степени, да. Мы были странным поколением. Шалавами, босяками, хулиганами, непутевыми забулдыгами. Как там у Галича? "И женились на разных паршивках, чтобы все поскорей наверстать"... Зяма Гердт — тот еще был герой-любовник, пока не встретил свою жену. И кто бы мог подумать, что он станет прекрасным отцом, семьянином! С вашим покорным слугой было так же. И Галич тоже встретил свою Ангелину. Конечно, ей было нелегко. Жена поэта — мученица. Он же был сердечником, поэтому весь этот ужас сердечного удушья, удушья от власти она переживала вместе с ним. И после его смерти она недолго прожила — сгорела в одночасье. Ей нечего было делать без него в Париже. Она общалась только с русскими, французский язык не изучала, хотя была очень талантливой.

Но я ничего не могу рассказать о том, что с ним было в Париже, как он жил после отъезда из России. Только о том времени, которое мы были знакомы, которое мы провели вместе, — с тех пор, как он уехал за границу, я его уже не видел.

Для меня Саша — это прежде всего наша работа по Фронтовому театру, Арбузовской студии. Я помню, летом 42-го года мы играли спектакль "Парень из нашего города", я играл Героя, Саша — Аркадия, брата героини, который потом погиб, и к нам зашел Симонов, наш великий современник. Он, кстати, не выговаривал ни одной согласной, но замечательно читал стихи. "В Берлине на холодной сцене // пел немец, раненный в Испании,// по обвинению в измене // казненный за глаза заранее..." Это про Эрнста Буша. Так вот, посмотрев спектакль в исполнении Арбузовской студии, Симонов сказал нам: я видел около 40 постановок пьесы. Думал, что Володя Соловьев и Ростислав Плятт в театре им. Ленинского Комсомола — тогда это был удивительный театр, наполовину ТРАМ, наполовину МХАТ, где играли Берсенев, Гиацинтова, Бирман, — закрыли роли. Плятт играл роль Саши, Соловьев — мою, он был посуше и пожестче. Но Константина Михайловича взволновала и наша игра. Может быть, его тронула наша молодость, искренность. Мы были — подлинными, ведь к тому моменту мы сыграли так более 200 спектаклей, без грима, днем, на открытых полянах, с настоящими тяжелыми парабеллумами в кобуре, в пропотевших гимнастерках... Конечно, до Плятта нам было далеко — мы не были профессиональными артистами, так, самодеятельность, но тащили все же Арбузовскую студию на своем горбу.

РГ: А каким вам запомнился Галич?

Агранович: Галич был смелым человеком. Он понимал, что играет с огнем, понимал, когда пропел "Памяти Пастернака" в тысячном зале Академии наук в Сибири. Но для него это было необходимо. Это не мода, нет, это призвание. Нет ничего нового в теме противостояния власти и клоуна, арлекина, которого эта власть убивает. Власть — она страшная. Но со стороны Саши это была большая художественная смелость. Нам, простым смертным, такого не дано. Он знал, что это опасно. Знал, что расплачиваться придется родным и близким людям, брату, Валерию, матери, Фанни Борисовне, которую он очень любил. Мы иногда слышали его по радио "Свобода". Не сказать, чтобы ему было хорошо за границей — радости не было. Да и прожил он там недолго.