(Интервью Бориса Гребенщикова, взятое специально для CD Мариной Тимашевой посредством e-mail)

Марина Тимашева: Кому пришла в голову идея записать альбом с песнями Булата Окуджавы и когда это произошло?

Борис Гребенщиков: Есть два рода песен — те, что поются на концерте, и те, что поются после концерта, для близких друзей. Эти классы, как правило, не пересекаются. Песни Окуджавы всегда были песнями "после концерта", и все предложения записать их казались мне какими-то непонятными: "А зачем?". И вдруг я проснулся после Рождественского концерта 26 декабря 1998, не успев продрать глаза созвонился с ребятами, и за утро мы записали десять песен. Через некоторое время продолжили и в апреле закончили. Наверное, просто время пришло. Даже жалко, потому что записанные песни почему-то навсегда перестают петься для друзей.

МТ: Ты хочешь сказать, что до сих пор поешь в компаниях для друзей, и не только свои вещи, но и песни Окуджавы?

БГ: Я люблю петь, и когда есть возможность — никогда ее не упускаю. Конечно, не всегда складывается ситуация, благоприятная для пения — ведь неприятно, когда кто-то в компании берет гитару, а остальные в тоске прикидывают, как удобнее всего сбежать. И, естественно, свои старые песни петь просто неприлично (особенно, если сидишь со своими же музыкантами или старыми друзьями — они и так их хорошо знают), поэтому "ночной" репертуар значительно обширнее "вечернего". До записи этого альбома я пел очень много Окуджавы.

МТ: Кто участвовал в записи этого альбома?

[b]БГ: Наш всегдашний звукооператор Олег Гончаров (Северный Индеец) записывал. Олег Сакмаров (Дед Василий) играл на индийском гармониуме и флейте. Борис Рубекин (boris.ru) — все остальные клавиши и кропотливая обработка звука, включая мастеринг. На "Дерзости" сыграл наш старый друг трубач Слава Гайворонский.

МТ: А что представляет собой индийский гармониум и что значит "все остальные клавиши" — какие именно?

БГ: Гармониум — небольшой ящичек — типа фисгармонии — в две с половиной октавы, на котором играют правой рукой, а левой качают меха. Остальные клавиши — электронная клавиатура Ensoniq.

МТ: В какой студии записывался альбом?

БГ: У нас на Пушкинской 10, есть маленькая студия, где мы репетируем и пробуем разные вещи. Там и было все сделано.

МТ: Пел ли ты когда-либо прежде песни Окуджавы — в официальных концертах, на чьих-либо альбомах, на квартирных концертах, наконец, дома — для детей или друзей?

БГ: Я пел их столько, сколько помню себя поющим. Мне повезло — я застал и воспринял эту культуру одновременно с рок-н-роллом, и для меня они дополняют друг друга. А песни Окуджавы всегда казались мне образцом достоинства, культуры и рыцарства. Я не говорю уже об поэтическом уровне его песен. То, чего он добивался двумя словами, другие не могли высказать и в ста песнях.

МТ: Помнишь ли ты обстоятельства, при которых первый раз услышал записи Окуджавы и при которых впервые встретился с ним самим?

БГ: Когда я был совсем мальчиком, у нас дома иногда бывал Клячкин и, наверное, первые песни Окуджавы я услышал именно в его исполнении — тогда было принято радоваться новым песням, кто бы ни был их автором. А Окуджаву любили все. По крайней мере, таково было мое ощущение. Так что я слышал эти песни вживую, когда магнитофон мне еще и не снился. Гораздо позже я обзавелся записями — конечно, доисторического качества, на пленке типа I и скоростью 4,86 см/сек — но тем интереснее было разбирать слова. С тех пор я и помню все эти песни. А лично я впервые встретился с ним в самом конце 80-х, при съемках "Long Way Home" — под камерами, что, само по себе, делало любой разговор практически невозможным. И только через два-три года мы впервые встретились по-человечески. В Петербурге был поэтический вечер. Я пел, ему понравился "Дубровский". Не стану описывать свои чувства. И потом — третий раз — в Париже, где мы играли через неделю после него в Theatre De la Ville. Мало.

МТ: Почему в фильме "Long Way Home" ты должен был общаться с Окуджавой перед камерами? Чья это была затея, и о чем вы говорили, и вошло ли это в окончательный вариант фильма?

БГ: Я уже не помню, тем более, что эта сцена не вошла в фильм.

МТ: Менялось ли твое отношение к творчеству Булата Шалвовича с течением лет? В народе бают, что одна из ранних песен Аквариума была пародией на Окуджаву — так ли это и что за нужда была в пародиях?

БГ: Мне бы и в голову не пришло его пародировать. Совершенные песни невозможно пародировать, не говоря ухе об определенном святотатстве. Я использовал определенные интонации — но, скорее, не Окуджавы, а общего КСП (Клуб самодеятельной песни — МТ), которые всегда воспринимал очень болезненно. Дело, наверное, в том, что однажды, в ранней юности, я перенес сильный шок — оказался в вагоне поезда, где толпа пожилых туристок без особой мелодии, но с неподдельным чувством мощным хором распевала "Всю ночь кричали петухи". Это никак не отразилось на моем отношении к данной песне, но навсегда привило мне ужас перед КСП.

МТ: Если бы в электричке ты встретил толпу, хором распевающую "Иванова" или "Под небом голубым", вселило ли бы это в тебя ужас перед аудиторией рок-концертов и многочисленными поклонниками? Все-таки движение КСП было двусторонним: одни люди пели на сцене, другие — подпевали или пели потом сами собой.

БГ: Хоровое пение вселяет в меня бесконечную печаль. Но пусть такое жесткое отношение в массовым излияний души останется на моей совести.

МТ: Часто ли ты слышал, что наследуешь в первую очередь Александру Вертинскому, а затем — Окуджаве, и согласен ли ты с этим мнением?

БГ: Едва ли. Естественно, я не собираюсь сам себя анализировать, но, мне кажется, я иду совсем с другой стороны. А идея того, что я наследую Вертинскому, вообще кажется мне довольно смешной. Нужно никогда не слышать Аквариума, чтобы так подумать. Хотя — чем бы дитя ни тешилось...

МТ: Как ты выбирал песни для альбома — знал ли ты их все прежде, помнил ли наизусть, или нашел по мере работы над альбомом и тогда же разучивал?

БГ: Знал все, пришлось только чуть-чуть восстановить в памяти "К чему нам быть на ты" и "Ворона". И пару куплетов "Дерзости". Я же говорю, я пел все эти (и не только эти) песни лет тридцать.

МТ: Можешь ли ты объяснить логику выбора именно этого материала и последовательность его расположение на альбоме?

БГ: Опытным путем. Мы перепробовали массу песен. А расположение их в альбоме — по внутренней логике (как я ее воспринимаю).

МТ: Какие песни, если помнишь, вы перепробовали? И как ТЫ воспринимаешь внутреннюю логику альбома? Это может быть сформулировано словами?

БГ: Нет.

МТ: Кто является автором аранжировок вошедших в альбом песен?

БГ: Все вместе, а конкретные партии клавиш придуманы и сыграны Олегом и Борисом.

МТ: В альбом вошли вещи абсолютно уникальные — тот же "Ворон" или "Господин лейтенант". Их мало кто знает. Где ты их взял?

БГ: Кто любит — знает.

МТ: Ответ "кто любит — тот знает" очень пренебрежителен. Я люблю Окуджаву но "Ворона" слышала только однажды, и понятия не имею, где — кажется, даже не в его исполнении. Люди помоложе не найдут их — кажется, они не издавались ни на виниле, ни на компактах.

БГ: "Ворон" есть на CD. Но я слышал его еще лет десять тому назад — конечно, не помню где. Так что ответ не пренебрежителен. Все редкие песни, вышедшие на "Beatles' Anthology" давно были знакомы всем профессиональным любителям Битлз по пиратским записям. Так же может быть и с песнями Окуджавы. Кто ищет, тот всегда найдет, просто мало кто действительно хочет искать.

МТ: Ты — один из самых последовательных строителей мостов между рок-музыкой и авторской песней — пел Вертинского и Окуджаву, ввел в обиход акустические концерты и вообще был противником Берлинской стены в культуре. Почему, на твой взгляд, два этих потока так и не соединились (или соединились?). Почему аудитории рок— концертов и Грушинского фестиваля или КСП так и остались разными аудиториями (или нет?). Что их разделило?

БГ: Одни приняли игру по правилам общества и смирились, найдя выход в сомнительном юморе и абстрактной лирике неудавшейся любви, а другие рыпаются. В чем им пересекаться?

МТ: Почему традиционная бардовская песня сохранила инфраструктуру (фестивали, слеты, независимая культурная среда), а не растворились в попсе (на Грушинский фестиваль в последний раз съехалось 200 тысяч человек), а рок оказался так неустойчив. Напомню, что ты говорил в интервью Александру Житинскому: "Если говорить об авторской песне как о так называемом движении бардов, то оно потеряло момент и разбилось. Они все — романтические одиночки. Кодекс одинокого рыцарства, да и принцип исполнения (один с гитарой) — все об этом. Рок-музыка (жизнь, идея) обязательно коммунальная, связанная с тем, что люди что-то делают вместе".

БГ: Ответ был бы слишком долгим. См. выше. Только "рок" и "поп" — совсем разные вещи, и одно не может раствориться в другом.

МТ: Назови западные аналоги бардовской песни, если таковые существуют.

БГ: Чисто русская вещь.

МТ: А Боб Дилан или Саймон-Гарфункель не похожи на бардов? Или — есть ли принципиальная разница между Брелем или Брассансом и нашими людьми? Сама я не знаю ответа на этот вопрос, и мне очень интересно, что дает тебе основания это сходство отрицать. В чем "русскость"-то особенная?

БГ: Когда государство навязывает культурную политику, поэт вынужден быть аутсайдером. А как пел Дилан: "Чтобы жить вне закона, ты должен быть честным". Поэт в России — больше, чем поэт, именно поэтому: из-за вынужденно обязательной честности. Иначе он мгновенно перестает быть поэтом и становится покупным эстрадным исполнителем. Во всяком случае, это возможная точка зрения на этот предмет.

МТ: Кажется, альбом звучит очень мрачно (не печально или грустно, как у Окуджавы, а мрачно — как твой собственный альбом "Навигатор"). Ты тоже так думаешь? Если да, то это отражает твое собственное внутреннее состояние или является подведением некоторых итогов жизни и творчества Булата Окуджавы уже после его смерти?

БГ: Это — наш сегодняшний день, какой он есть. Просто Окуджава лучше всего дал имя этим бесам — а я спел.

МТ: Боря, каким бесам Окуджава дал имя? Это многозначительно, но я хочу конкретики или маленьких пояснений.

БГ: Бесам русского уклада жизни. Продолжать не буду.

МТ: Орган, звучащий на альбоме в низком регистре, напоминает не о соборе, а о крематории — ты этого хотел?

БГ: У меня другие ассоциации.

МТ: Какие они у ТЕБЯ? Неужели мое эмоциональное восприятие так отличается от того, что ты хотел? Под крематорским органом я ведь не имею в виду только черный минор, но и возвышенную, торжественную интонацию.

БГ: Нет, просто с массой звуков музыкальных инструментов у меня связаны свои глубокие личные ассоциации. Это профессиональное. И вообще — я акушерка, и к ребенку не имею никакого отношения. Я просто сделал то, что — по каким-то причинам — было необходимо.

МТ: Замечаешь ли ты сам какие-то параллели в том, что пел Булат Окуджава и в том, что делаешь ты сам (я имею ввиду тексты)?

БГ: Мы оба работаем в русле русского языка. Просто у него это получается лучше.

МТ: Окуджава часто повторял слова припева дважды, а ты этого избегаешь. Почему?

БГ: Несколько разные идиомы.

МТ: Что значит фраза "разные идиомы" — я ее не понимаю.

БГ: Повторение в конце куплета свойственно русской традиции, я же пел, исходя из сути самих песен, без подчеркивания их русскости. Как пел бы песни Дилана.