Зал, в котором проходил концерт "барда новой волны" Тимура Шаова, был забит битком – организаторам пришлось даже приносить стулья. Зато на вечер попали все желающие, и жалели лишь о том, что трехчасовой концерт оказался таким "коротким". С Тимуром, в котором нет звездности ни на грамм (хотя сегодня он очень популярен), мы познакомились еще до концерта, выяснили, что ровесники, и быстро перешли на удобное для обоих "ты". А интервью состоялось уже после того, как Тимур на одном дыхании отыграл свою программу.

Лев Шиф: Должно быть, тебе часто задают одни и те же вопросы: например, о врачебном прошлом. А о чем тебя еще не спрашивали?

Тимур Шаов: Не знаю... (смеется) Вообще, в интервью я всегда стараюсь быть искренним. Мне даже говорили, что так нельзя. Дескать, это личные вещи...

Л. Ш.: Обычно профессионал легко дает интервью: у него оно такое же обкатанное, как номера в концерте. Но я хочу найти у тебя нетронутые струны. Вот все знают: Тимур Шаов – матерщинник (в умеренной степени), ерничает по любому поводу... Что в тебе не сочетается с этим образом?

Т. Ш.: В жизни я не ерничаю по любому поводу, и ругаюсь редко...

Л. Ш.: О чем не знают твои поклонники? Какой Тимур Шаов в глубине души?

Т. Ш.: Я – достаточно серьезный человек. Когда моей жене говорят: "Тебе, наверное, с ним интересно... Он же так шутит!", – она удивляется. Потому что я совершенно нормальный человек. Нормальный человек не будет шутить 24 часа в сутки, это только больной может ходить и улыбаться, всему радоваться...

Л. Ш.: То есть, ты угрюмый...

Т. Ш.: Нет. По натуре я веселый человек, люблю друзей, застолье. Сейчас, правда, уже возраст мешает... Работать надо. В последнее время ловлю себя на мысли: надо бы встретиться с пацанами, но ведь из-за этого 2 дня будет выбито из рабочего графика. И мне жалко этих двух дней. Хотя встречаться с друзьями тоже очень важно, в том числе для работы. Работу надо с себя стряхивать, приобретать легкость.

Л. Ш.: Что стимулирует тебя, дарит вдохновение? Общение с друзьями, концерты, записки?

Т. Ш.: Весь мой жизненный опыт. Он собирается, а потом перерабатывается, как фарш.

Л. Ш.: В свободное от гастролей время ты садишься и говоришь себе: "Сейчас напишу песню"...

Т. Ш.: В общем, да. Хотя я понимаю, что работать по вахтенному принципу нельзя: как я раньше ездил в больницу к восьми. Так песни не пишутся. Должно быть вдохновение. Но я знаю, что если не сяду за работу, то ничего не напишу. Потому что я страшно ленивый человек, и если себя не заставлю, ничего не сделаю. Надо сначала себя заставить, и хорошо, если в это время появится вдохновение.

Л. Ш.: "Ни дня без строчки"?

Т. Ш.: Я абсолютно спокойно живу и день, и два, и пять без строчки. Завидую прозаикам: Хемингуэю, Олеше... Иногда с завистью читаешь чье-нибудь интервью: "Встаю, с 8 до 11 пишу (как Лев Николаевич!), потом целый день свободен...". Я так не могу.

Л. Ш.: Что представляет из себя "среднестатистический" день Тимура Шаова?

Т. Ш.: Встаю я часов в 12, может быть, даже в час. Потом еду за дочкой в школу. Отвожу ее в музыкальную школу. Делаю какие-то мелочи: сижу у компьютера, отвечаю на письма... Поел – и вот уже вечер. Вечером могу пообщаться с друзьями, поиграть в бильярд, в шахматы. А часов в 10-11 беру гитару и что-то на ней "ковыряю" часов до 3-4.

Л. Ш.: И получается методично творить?

Т. Ш.: Нет, не получается, потому что может быть футбол по телевизору. Тогда я пропал. Могу ночь проваляться с книжкой. Раньше трех я, как правило, не засыпаю. Веду ночной образ жизни. Это главный кайф с тех пор, как я оставил профессию врача: не надо вставать к 8 утра.

Л. Ш.: Часто ли рождаются песни после ночных трудов?

Т. Ш.: Если за 3-4 часа я напишу одну строчку, то бываю очень доволен. Кажущаяся легкость моих песен достигается очень долгим усердием.

Л. Ш.: На концерте важно держать зал: поговорить, сыграть подходящую песню, вставить "подготовленную импровизацию". Для этого надо...

Т. Ш.: Надо чувствовать температуру зала: в течение концерта она колеблется. Иногда я резко меняю программу уже на концерте, потому что чувствую: надо быстрее, или наоборот. Скажу без ложной скромности, что зал я чувствую прекрасно. Именно поэтому не люблю очень большие залы (на 2,5-3 тысячи). Например, "Юбилейный" в Питере. В таких местах теряется связь с залом, зрителей невозможно "держать". Там и атмосфера другая. Я люблю средние залы: не большие, не маленькие. В Монреале был очень хороший зал.

Л. Ш.: Чего ты не любишь в жизни?

Т. Ш.: Агрессии. За это мне и нравится Канада. В здешнем самолете 50 человек будут спокойно ждать, пока ты разденешься, поставишь свой багаж, усядешься... В России начнут обходить тебя, перепрыгивать, затолкают. Хотя, вроде бы, дело происходит в самолете: никто никуда не опаздывает. Да, может быть, люди здесь менее душевные, чем в России. Они по-своему холодны. Зато они здороваются, улыбаются. Пускай это формально, но это очень хорошо.

Л. Ш.: А что ты любишь в российской жизни?

Т. Ш.: Очень многое. Эмигрантом я себя абсолютно не представляю. Один человек сказал мне, здесь, в Канаде: "Уезжать надо не тогда, когда очень хочешь уехать, а когда не можешь остаться". Даже если ОЧЕНЬ хочешь уехать, эмиграция все равно может оказаться ошибкой. А вот когда не можешь остаться – совсем другое дело. У меня, слава Богу, пока эта ситуация не возникла. Я и не хочу уезжать. Россия – моя почва. Я очень люблю ездить по России: на восток, за Урал. Там у меня непаханое поле: я в этих краях гораздо менее известен, чем в Америке или в Израиле.

Л. Ш.: А как сейчас в России?

Т. Ш.: Трудно объяснить. Довольно мутно. Что-то непонятное намечается. То ли идет откат в старые времена, то ли просто установление порядка. Но ведь и немецкое "орднунг" переводится как "порядок". А когда слышишь это слово, возникает немного другое ощущение. Вот и в России то ли будет "орднунг", то ли просто порядок.

Л. Ш.: Ты человек независимый. Можешь дать оценку сложившейся ситуации? В последнее время я отмечаю некоторую растерянность в среде независимых людей относительно того, что происходит в России.

Т. Ш.: Мне лично трудно давать оценку тому, что делается в России. Можно только спеть. Я думаю, в России растерянность от отсутствия информации. Она либо дозированная, либо противоречивая. Не поймешь, кто врет, кто говорит правду. Российское телевидение стало ужасающим. Там или говорят чепуху, или манипулируют сознанием. Некоторые газеты еще держатся.

Л. Ш.: Как в этой атмосфере чувствует себя "прослойка"?

Т. Ш.: "Прослойка" расслоилась. Какая-то часть стала верноподданнической, а другая не поддается. Есть и "профессиональные оппозиционеры" – они будут оппозиционны любой власти. Я не такой, хотя и "осанну" не люблю петь.

Л. Ш.: Слушаешь ли ты музыку?

Т. Ш.: Люблю слушать старое, доброе: "Битлз", Саймона и Гарфанкеля, "Дип Пёпл". Люблю классическую музыку: вашего канадского Глена Гульда. Слушаю Галича.

Л. Ш.: Тебя называют "современным Галичем"...

Т. Ш.: Я думаю, это некорректно. Мы слишком разные. Галич – настоящий трагический поэт. Я не поэт. Я пишу тексты песен. Для меня поэт – это Бродский, Левитанский. А я пишу песни. Мои тексты имеют смысл только вместе с музыкой, причем только в моем исполнении. Важно сочетание всех этих факторов. Я слышал свои песни в чужом исполнении — что-то теряется.

Л. Ш.: Потому что ты пишешь на злобу дня...

Т. Ш.: Да, я не пишу для вечности. Не боюсь писать песни, которые завтра могут быть выброшены на свалку, потому что забыт повод для них. Хорошо, напишу новую. Я люблю делать то, что мне хочется. Чем больше мне советуют, тем хуже. Я никогда не слушаю советов. Мне говорят: "Почему вот на этом диске у тебя такая замечательная вещь, а рядом – такое г...?". Но мне в тот момент хотелось написать именно это г...! Я никогда не думаю: "Сейчас сяду и напишу песню лучше, чем раньше! Для вечности!! Чтобы эту песню пели!!!". Многие, кстати, на этом сгорают. Человек начинает относиться к себе чересчур серьезно, боится написать хуже, чем было: как Фишер, который перестал играть в шахматы, потому что боялся проиграть. Не надо бояться написать г...! Это же твое г...! Завтра лучше напишешь.

Л. Ш.: "Жить здесь и сейчас" – хорошая позиция?

Т. Ш.: Конечно! Все считают, что сегодня пишется черновик, а вот совсем скоро начнется жизнь "набело". Неправда! Никогда не начнется. Всегда будет черновик. Поэтому надо радоваться каждому дню и стараться максимально его заполнить. Хотя... Даже если я валялся весь день на диване, не считаю, что мой день пропал: я же не просто валялся — читал что-то...

Л. Ш.: Что ты читаешь?

Т. Ш.: Из художественной литературы – Шукшина, Довлатова, Гоголя. Еще – какого-нибудь старого доброго Маркеса или Хемингуэя. Но в основном я читаю периодику и эссеистику. Авторский вымысел перестал меня интересовать.

Л. Ш.: Бывает, что популярный, всеми уважаемый человек – никто в своей семье. Пользуешься ли ты авторитетом в семье?

Т. Ш.: Несомненно. Папа – главный. Мне, к счастью, повезло. У меня замечательная жена: видимо, как раз та, какая мне была нужна. С другой, наверное, возникли бы проблемы. Я ведь привередливый, капризный.

Л. Ш.: В чем?

Т. Ш.: Во всем: в еде... Могу встать не с той ноги, ругаться. Жена только говорит: "Как я тебя терплю! Какой ты капризный!". Когда есть любовь, все терпишь.

Л. Ш.: Насколько приближены к реальности твои песни?

Т. Ш.: Авторского вымысла там сколько угодно! Но все равно они большей частью искренни: я их автор, в них выражается моя точка зрения (реальная или подсознательная). У меня нет песен, написанных "с кого-то". Все с себя.