Пролог. Теперь не секрет, что в Москве в районе "Отрадное" на обширной площади находится предприятие, занимающееся разработкой радиоэлектронных средств космической связи. Любой желающий может подойти к проходной, прочитать вывеску и узнать характер деятельности этого объекта, а заодно год его создания. Но это сегодня. А в конце 60-х уже прошлого века, – как стремительно летит время! – подобные предприятия конспирировались легендой прикрытия. И не дай Бог, по дороге на работу, сидя в автобусе, поделиться с соседом какими-то "производственными секретами", о которых фактически знают все в округе, но по законам советской конспирации не должен знать никто. Разумеется, кроме тех, кто допущен под расписку к этим "страшным тайнам".

Тщательно замаскированный объект поначалу разросся на обширном пустыре в долине реки Чермянка, летом более похожей на ручеек, но весело разливающейся в весеннее половодье. Ближайшие дома можно было лицезреть лишь в бинокль или подзорную трубу. Но то – поначалу. Стремление городских властей использовать любой незанятый клочок московской земли столь приблизило многоэтажные дома к режимному предприятию, что, жителям верхних этажей не составляло труда разобраться в направленности производственного процесса. Тем более, чуть позже появилась гордость района – широкоэкранный кинотеатр с романтическим названием... "Байконур". Его построили буквально в километре от ограждения, – дизайн которого являл бетонные столбы с двойным рядом колючей проволоки.

Как раз в этот Научно-исследовательский институт точных приборов я попал по распределению в 1967 году после окончания радиоаппаратостроительного техникума. На скромную должность младшего техника. И почти сразу влился в дружный коллектив организаторов устного журнала с не совсем оригинальным названием "Хочу все знать".

Тем, кто по возрасту не застал те давние времена, необходимо пояснение. В советский период отечественной истории каждому работающему в дополнение к основной профессиональной деятельности требовалось еще на безвозмездной основе заниматься общественной работой. Что кого-то возвышало в собственных глазах, кому-то вносило разнообразие в повседневную рутину. Возможных форм подобной работы существовало множество, зависимо от молодости или зрелости, занимаемой должности и общественного статуса и так далее. Вообще уклониться от добровольно-принудительной обязанности практически не представлялось возможным. Высока была вероятность попасть в неблагонадежные, что предполагало серьезные последствия, особенно, работая, на режимном предприятии. Кто не хотел заниматься подведением итогов соцсоревнования, агитацией народа на субботники, проведением политзанятий и прочими важными мероприятиями общественно значимого характера, направлял усилия в творческие отдушины. Такие как, добровольная народная дружина, за участие в которой еще и давали отгулы, ведение кассы взаимопомощи – кредитование сотрудников из общей копилки или распространение книжного дефицита (было и такое!) из поступлений народного книжного магазина... Мне более всего приглянулась культмассовая работа. Занятие интересное и благородное. Слышишь бурные аплодисменты, видишь довольные глаза сослуживцев во время вечера отдыха или концерта, в формировании программы которого принимал непосредственное участие, – и испытываешь подлинное удовлетворение.

Увлекательное занятие позволяло знакомиться и общаться со знаменитыми артистами театра и кино, выдающимися учеными, талантливыми журналистами, известными спортсменами. С яркими личностями, что могут читать стихи, петь песни, живо и непосредственно рассказывать о себе подробности без предварительного согласования своих выступлений с руководством и цензурных ограничений, свойственных в те времена всем средствам массовой информации. Моим коньком были барды, коих прежде попросту называли самодеятельными авторами. Случалось организовывать вечера самодеятельной песни по пятнадцать и более участников одновременно. И ничего – справлялись.

Есть мнение, что рост числа современных бардов – результат развития движения КСП (клубов самодеятельной песни) и что большинство людей, увлекающихся этими песнями, было включено в это движение. Но это – заблуждение. Не умоляя значимости КСП, можно с уверенностью сказать, что огромное число ценителей такого песенного творчества существовало само по себе, обмениваясь магнитофонными записями, дабы иметь возможность слушать понравившиеся песни не только на концертах, но и с большим комфортом в домашних условиях. Вокруг авторской песни стихийно сложилось особое сообщество – своего рода субкультура. Не всегда замкнутая либо не только замкнутая на движение КСП, а включающая зрителей-слушателей и организаторов, действующих индивидуально или помогающих друг другу в устроительстве творческих встреч с бардами в бесчисленных клубах, домах и дворцах культуры – буквально по всей стране. Справедливости ради замечу, что подобная культмассовая деятельность поощрялась местными профкомами и комитетами комсомола, под эгидами которых она, собственно говоря, и имела место быть. В частности у нас выступали А. Крупп, А. Дулов, В. Егоров, Е. Клячкин, С. Никитин, Б. Вахнюк, В. Качан, С. Стеркин, В. Трепетцов, В. Бережков, Ю. Аделунг и многие другие... Причем без какого-либо контроля – идеологического или художественного. Кого приглашать, решали сами организаторы, на свой "вкус и цвет". Творчество оплачивалось без налогообложения. Выступил – получил... И – до новых встреч.

Особый интерес эта субкультура проявила по отношению к Владимиру Высоцкому. Стремительный взлет его популярности состоялся в 1967 году после выхода на экраны фильма "Вертикаль". Впоследствии нам удалось уточнить место и условия съемок, где родились знаменитые альпинистские песни, прогремевшие на всю страну.

Рассказывает мастер спорта по альпинизму Герман Каинов, который был инструктором по технике восхождения и дублером на съемках кинофильма "Вертикаль".

– Съемки проходили 1966 года. Это время в горах считается уже предзимним: начинаются снегопады. Местом размещения съемочной группы стала гостиница "Иткол", расположенная в Баксанском ущелье. Из ее окон хорошо видны вершины Накра, Донгуз-Орун, Чегет, Азау – наконец, величавый двуглавый Эльбрус. На съемки выезжали в Шхельдинское ущелье. Палаточный лагерь киноэкспедиции располагался прямо напротив стен Шхельды, где беспрерывно, как и положено в начале осени, гремели лавины. Со съемочной площадки просматривались Ушба, пики Кавказ и Щуровского. Отсюда же, с северной стороны Главного Кавказского хребта, начинается Ушбинский перевал – довольно трудный для прохождения. Во время тренировок мы с Володей не раз поднимались и на него. Отработкой ледовой техники занимались на леднике Кашка-Таш. Кстати, как раз в тех краях, где снимался фильм, есть два знаменитых перевала: Донгуз-Орун и Бечо. Знаменитых тем, что в годы войны именно там наши бойцы остановили наступление гитлеровцев в горах Кавказа. И даже спустя десятилетия там порой еще попадаются обломки немецкой военной техники, а на самих перевалах сохранились остатки наших боевых укреплений, сложенные из камней.

Феномен Высоцкого состоял в том, что азартными поклонниками певца-поэта становились многие люди, отнюдь не числящиеся знатоками творчества других бардов. Они с интересом узнали, что кроме "Песни о друге" и других альпинистских у Высоцкого есть немало иных прекрасных песен, которые он, не щадя сил и не экономя времени, исполнял на своих неофициальных и полуофициальных концертах. И пока "прихлебатели от культуры" пытались убедить народ в ущербности его творчества, – предприятия, заводы, учебные институты... – все стремились заполучить Высоцкого, увидеть и услышать его живьем, непременно в своем кругу. Вот и я как специалист по бардам вскоре получил от команды устного журнала порицание: почему у нас до сих пор не выступил Высоцкий? Пришлось срочно исправлять реноме в глазах общественности.

Встреча первая. По результатам разведки была добыта информация о ближайшем выступлении Высоцкого. Концерт намечен в Институте инженеров мелиорации и землеустройства. Еду туда задолго до начала, пытаюсь убедить дружинников с нарукавными красными повязками – они же контролеры – пропустить меня в зал. Ведь я – их же коллега, тоже – устроитель. Но все безуспешно. Зал забивается до упора. Народ прибывает и прибывает, и коллегам – не до меня. Но повезло. У случайно обнаруженных знакомых – случайно оказался лишний билетик. И вот я в зале, на законном месте, а не стоя в проходе. Концерт прошел, как говорят на одном дыхании, впрочем, для меня пролетел одним мгновением. Думал только об одном – о выполнении заказа общественности.

С последними аплодисментами ринулся за сцену, пытаясь опередить других. Всех не удалось. Пришлось встать в хвост очереди – десять-двенадцать человек, выстроившихся к Высоцкому, кто за чем. Большинство за автографами, кто-то просто обменяться двумя-тремя словами со знаменитостью. Но были и такие, как я. Оказавшись в авангарде, стал сбивчиво рассказывать Володе (его тогда называли по имени), как на нашей фирме ценят авторскую песню, какие барды у нас уже выступали и как мы очень хотим принять его у себя. Оборвав на полуслове, Высоцкий достал записную книжку, глянул в нее и произнес: "28 декабря в 10.00, устраивает?". Ни минуты не колеблясь, я бойко среагировал: "Устраивает". – Хорошо, – произнес Высоцкий и добавил: "Записываю. Как называется ваша организация? Встречаемся в театре". И все! Меня уже теснил следующий страждущий.

Возбужденный результатом переговоров я не сразу заметил, что 28 декабря – суббота да к тому же – преддверие Нового года. Но отступать некуда. И на завтра – торжественно доложил своей команде о выполнении задания. Теперь, дескать, дело за вами. Ищите зал.

Стоит пояснить, наш НИИ ТП был одним из наиболее крупных предприятий в своем районе Москвы – Бабушкинском, а по числу и коммунистов и комсомольцев значился на правах райкома. Особый статус фирмы давал возможность ее выходцам занимать многие руководящие посты в исполкоме, в партийных, профсоюзных и комсомольских районных организациях. Поскольку намечалось первое в районе выступление Высоцкого – все местные большие чиновники хотели на нем побывать. Собирались с женами, с детьми. Чтобы запрещать концерт –и речи не велось. Волновало как бы не пропустить знаменательное событие, а то вдруг назначат на то же время какое-нибудь совещание...

Тогда в Москве имелось два самых крупных кинотеатра. Первый – "Россия" на Пушкинской площади. Второй по значимости – "Космос" на проспекте Мира, рассчитанный на 1200 посадочных мест. Как раз на него, исходя из территориальной принадлежности, и положили глаз наши сподвижники из комитета комсомола... И предварительно договорились! Разрешение было оперативно получено от районной дирекции кинотеатров, благо ее директор Нина Карасева слыла фанатом популярного барда. Директор "Космоса" тоже не возражал. Планировалось отменить два утренних сеанса и вместо них устроить вроде как творческую встречу с известным актером театра и кино. Это – официально. А не официально – слушать его песни.

Казалось проблема – в одном. Не хватает билетов на всех желающих, даже вместительного "Космоса". Но тут кто-то в парткоме озадачился: пригласили почти все районное руководство, а кто, собственно говоря, договаривался с Высоцким о выступлении?.. Оказалось, какой-то младший техник, год-то и работающий в институте. Правда, комсомолец, но ему и от роду всего двадцать лет. Как-то несерьезно. А вдруг он выдает желаемое за действительное? Вот будет позор районного масштаба. Сраму не оберешься. Немедленно подать его сюда и отправить за подтверждением. Следующим днем я по команде парткома выехал в театр на Таганке и попросил дежурного вызвать Высоцкого. К моему удивлению он быстро появился, а на вопрос о концерте ответил возмущенно: "Раз обещал, значит, выступлю. Жду в 9.00 в театре. До встречи".

Район жил в предвкушении важного события. Но слишком хорошо не бывает. Внезапно возник "чертик из табакерки" в лице старого большевика, члена редколлегии Большой Советской Энциклопедии, который отнюдь не разделял общие симпатии. Возмутившись на неслыханную вольность, он позвонил в "Известия" и гневно изрек: "До каких пор Высоцкий будет своими песнями развращать молодежь! Надо же до чего додумались, в одном из лучших кинотеатров Москвы собираются устроить его презентацию!". "Космосу" пришлось ретироваться. Но и Н. Карасева не сдавалась. Взамен предложила более скромную "Арктику" (ул. Менжинского, д. 6) на 800 мест, подальше от проспекта Мира. На том временно успокоились. Если не считать стремительно набиравший обороты билетный ажиотаж. На 800 мест – под две тысячи заявок. Даже мне – главному закоперщику – со скрипом выделили четыре билета.

В назначенное время я как штык стоял перед Высоцким, а он отчитывал меня довольно грубыми словами: "Какого хрена вы полезли в "Космос? Вы что какой-нибудь захудалый клуб найти не могли. Вон вчера из "Известий" звонили директору театра и интересовались, в чем дело". Я робко промолвил: "Володя, "Космос" переиграли на "Арктику". Все будет в порядке". Чуть успокоившись, Высоцкий сказал: "Ладно. Жди меня здесь. Пойду договариваться с директором, может, разрешит". Вот тут уже у меня участился пульс и наступил упадок духа. "Что будет, что будет, если...". Минут пятнадцать прошли в тягостном ожидании.

Наконец, Высоцкий вышел к служебному входу и бодро произнес: "Разрешил. Поехали". В машине он достал листок бумаги и, обратился со словами: "Значит так. "Известия" обещали прислать корреспондента. Вдруг чего хорошего напишет. Поэтому спланируем показательную программу, а недельки через две подыщите какой-нибудь ДК, и я спою там все, что захотите". На том и остановились. По дороге Володя спросил, как тебе новая "Песня о двух автомобилях", вроде требует доработки. Я ответил: "Да нет же. Хорошая и так" и предложил добавить в список "Песню о новом времени". Он сказал: "Раз попросил, включу. Мне она самому нравится". Я разошелся и в шутку добавил: "А про метателя молота нельзя?". Рассмеявшись, Высоцкий рассказал анекдот: "Одного метателя спросили, как тебе удалось так далеко бросить молот? А тот ответил, это что, дали б серп – запустил еще дальше".

У входа в "Арктику" нас встречала радостная толпа, неужели не обманули. Неужели действительно привезли Высоцкого. В фойе вместе с корреспондентом стоял директор, который сказал, что для него большая честь принимать в кинотеатре столь дорогого гостя. А корреспондент добавил: "Ваши песни позволяют мальчикам, взрослея, становиться настоящими мужчинами. И об этом я непременно напишу для газеты". Все быстренько заняли свои места, и концерт начался. Высоцкий заявил: "Я буду петь без перерыва, в одном отделении" и в целях экономии времени предложил не тратить его на аплодисменты, а если будет на то желание, оставить их все разом под конец выступления.

Начало было положено циклом песен из "Вертикали" с добавлением не востребованной в картине "Скалолазки". Затем вплоть до цикла военных ("На братских могилах", "Звезды" "В госпитале"), перемежаясь, прозвучали "Она была в Париже", "О новом времени", "О йогах", "Еще не вечер", "Про дикого вепря".

В середине концерта, длившегося около часа, прозвучала песня, начинающая словами "На север вылетаю из Одессы". Позже она почему-то стала называться "Москва – Одесса", сменив направление полета на прямо противоположное. Для меня до сих пор осталось непонятным, почему "ростовчане вылетают", а в Одессе "сугробы намело" и "завтра ожидают снегопада".

Апогеем вечера стало исполнение цикла из двух песен об одном воздушном бое: "Песня летчика" и "Песня самолета-истребителя", сочиненных совсем недавно и как бы проходящих обкатку на публике. Испытание удалось с блеском, с надрывной концовкой в финале цикла:

Досадно, что сам я не много успел, –

Но пусть повезет другому!

Выходит, и я напоследок спел;

"Мир вашему дому!"

В дополнение к вызванному накалу страстей прозвучала тоже новая "Песня о двух автомобилях" – лирическая, но с драматическим финалом:

Что ж съезжаться – пустые мечты?

Или это есть кровная месть городам?..

Покатились колеса, мосты, –

И сердца... или что у них есть еще там...

Для смены настроения были исполнен цикл спортивных песен.

Первая – "О конькобежце на короткие дистанции, которого заставили бежать на длинную, и что при этом произошло":

Воля волей, если сил невпроворот, –

А я увлекся:

Я на десять тыщ рванул как на пятьсот

И спекся!

Подвела меня – ведь я предупреждал! –

Дыхалка:

Пробежал всего два круга – и упал, –

А жалко!

Вторая – "О сентиментальном боксере" с жизненно-философской концовкой:

Лежал он и думал, что жизнь хороша.

Кому хороша, а кому – ни шиша!

Позже мне довелось побывать на многих концертах Высоцкого, но такой неистовой самоотдачи, как в "Арктике", пожалуй, не припомню. Видимо, Володе хотелось совершить прорыв к афишным выступлениям.

И он очень рассчитывал на того корреспондента. Терпеливо ждал, пока тот переставит кассету в своем компактном магнитофоне, что лежал на переднике сцены, на полу прямо перед Высоцким. Впоследствии (во время второй встречи) я напомнил Володе о вечере в "Арктике" и общещаниях корреспондента. На что он с усмешкой ответил: "Да никакой это оказался не корреспондент, а простой жулик. Хотел заиметь запись моих песен..."

Насчет гонорара. За время общения в связи с предстоящим концертом Высоцкий ни разу не обмолвился ни о гонораре ни о его величине. Его устраивало, что посредством "сарафанного радио" сложилась некая такса, которую он заслуживал за авторскую программу. Когда ему деликатно преподнесли конвертик, то, не глядя положив его в боковой карман брюк, он лишь тихо произнес: "Здесь сколько?". Услышав сумму, удовлетворенно промолчал. Гонорар составлял 120 рублей – месячная зарплата рядового инженера. Много это или мало – смотря, по каким меркам судить.

В аппаратной кинотеатра удалось организовать полную запись концерта. Правда, подлинник пошел по рукам и вернулся в истерзанном виде. Хорошо, что вернулся вообще. Хотя бы достоверно известен перечень исполненных песен. На организацию концерта со всеми перипетиями было затрачено столько моральных сил, что решиться в ближайшее время провести еще один – никто не отважился. Поэтому следующая встреча с Высоцким, на этот раз со свободной программой, состоялась только в марте 1974 года.

Встреча вторая. С приглашением Высоцкого оказалось проще. Связался с его неофициальным импресарио – вежливой и доброжелательной девушкой, с которой согласовали дату и время концерта. Проблем с залом тоже не было. Забронировали постоянное место наших вечеров отдыха – привычный Дворец культуры имени Луначарского, принадлежащий Ростокинской камвольно-отделочной фабрике. За Высоцким ездить тоже не пришлось. 19 марта 1974 года, в назначенное время без опоздания, он сам подъехал на иномарке по адресу: Сельскохозяйственная улица, дом 24.

Концерт начался "Песней про картошку" – привычной для инженеров тех лет тематикой, которых как осень, отправляли в деревню на недельку-две в помощь труженикам сельского хозяйства. Вспомнилось народное творчество:

Пойдем милка погуляем,

На дворе така жара,

Пусть картошку убирают

Из Москвы инженера.

У Высоцкого пелось о том же с присущей ему наблюдательностью и остроумием:

Значит так.

Автобусом до Сходни доезжаем,

А там – рысцой, и не стонать!

Небось картошку все мы уважаем, –

Когда с сольцой ее намять.

Спустя тридцать пять лет слушаю сохранившуюся запись и зримо ощущаю присутствие Владимира Семеновича. Особенно отстукиванием левой ногой ритма многих песен, что чутко уловил и зафиксировал микрофон.

Кто того не видел, – может посчитать сие дефектом звукозаписи. Высоцкий как всегда пел с вдохновением, мастерски держа зал в напряжении. Перемежая драматические песни с юмористическими, но непременно с сатирическим подтекстом. Публику развеселили две спортивные: "Про прыгуна в длину" и "Марафон".

Напомню двумя из них цитатами – по очереди.

Что случилось, почему кричат?

Почему мой тренер завопил?

Просто – восемь сорок результат, –

Правда, за черту я заступил.

А гвинеец Сэм Брук

Обошел меня на круг, –

А еще вчера все вокруг

Говорили: "Сэм – друг!

Сэм – наш гвинейский друг!"

Прозвучала и обещанная "Песенка про метателя молота", сочиненная в том 1968-ом, с перифразом из рассказанного по дороге анекдота:

Эх, жаль, что я мечу его в Италии:

Я б дома кинул молот без труда, –

Ужасно далеко, куда подалее,

И лучше – если б враз и навсегда.

И с гордой издевкой в конце:

Сейчас кругом корреспонденты бесятся.

"Мне помогли, — им отвечаю я, –

Подняться по крутой спортивной лестнице

Мой коллектив, мой тренер и – моя семья".

Покончив со спортивным циклом, который, как он пояснил, надеялся довести числом до сорока девяти, как в спортивном "Лото", Высоцкий неожиданно для публики спел до того неизвестную песню, по крайней мере, для коллектива нашего института, начинающуюся словами: "Штормит весь вечер, а пока":

Я слышу хрип, и смертный стон,

И ярость, что не уцелели, –

Еще бы – взять такой разгон,

Набраться сил, пробить заслон –

И голову сломать у цели!..

И я сочувствую слегка

Погибшим – но издалека.

Залу, заполнение которого составляла высокообразованная техническая интеллигенция, политически выпуклый смысл песни, уже не подтекст, – был очевиден. Гадали, кого конкретно он имел в виду. Вариантов существовало несколько. 12 февраля 1974 года был принудительно эмигрирован Александр Солженицын.

В том же году – выслан из страны, непокорный бард и драматург Александр Галич. Начинался период выдавливания за рубеж или в ссылку несогласных, апогеем чего стала высылка в Нижний Новгород академика Д.А. Сахарова. Не случайно – схожую участь примерял на себя и Высоцкий.

Придет и мой черед вослед:

Мне дуют в спину, гонят к краю.

В душе – предчувствие как бред, –

Что надломлю себе хребет –

И тоже голову сломаю.

Мне посочувствуют слегка –

Погибшему, – издалека.

Большинством присутствующих также был воспринят двойной смысл сравнительно новой "Песенки про козла отпущения", сочиненной в форме басни с шутливо-плавным сюжетом развития.

В первом куплете-зачине идет описание сказочной лесной обстановки:

В заповеднике (вот в каком – забыл)

Жил да был Козел – роги длинные, –

Хоть с волками жил – не по-волчьи выл –

Блеял песенки все козлиные.

Далее следовала "производственная характеристика" основного персонажа:

И пощипывал он травку, и нагуливал бока,

Не услышишь от него худого слова, –

Толку было с него, правда, как с козла молока,

Но вреда, однако, тоже – ни какого.

Но происходит роковая ошибка с должностным назначением:

Жил на выпасе, возле озерка,

Не вторгаясь в чужие владения, –

Но заметили скромного Козлика

И избрали козлом отпущения!

Финал правдивой истории как всегда в подобных случаях – весьма печален:

... В заповеднике (вот в каком – забыл)

Правит бал Козел не по-прежнему:

Он с волками жил – и по-волчьи взвыл, –

И рычит теперь по медвежьему.

Тема вечная и во все времена актуальная.

Концерт завершился программной песней "Я не люблю", в которой лично мне, может быть, более всего врезались в память строки:

Я не люблю уверенности сытой, –

Уж лучше пусть откажут тормоза!

Досадно мне, что слово "честь" забыто

И что в чести наветы за глаза.

В слове "тормоза" Высоцкий так растягивал звук "р-р-р", будто он гласный. Тогда я для себя впервые заметил эту особенность его пения, которую позже отмпечали музыковеды и филологи.

Вообще-то организаторы выступлений бардов редко сидят в зале в течение всего действия. Приходится постоянно отвлекаться на множество мелких дел, сопутствующих вспомогательному процессу. Это зрителям – удовольствие, а организаторам – сплошные хлопоты. Но в этот раз – из правил случилось исключение. Прослушав концерт от начала до конца, и впечатленный увиденным и услышанным, – я отправился за сцену. Как оказалось – навстречу Высоцкому, который там меня уже поджидал.

– Слушай, а ты не знаешь, где в Москве улица Синичкина? У меня там сегодня встреча с альпинистами, – спросил Володя, удовлетворенный собственным выступлением и реакцией нашей публики. Я знал, что это в районе МЭИ, неподалеку от кинотеатра "Спутник". Услышав утвердительный ответ, Высоцкий сказал: "Поедем вместе, покажешь дорогу". Таким образом, представилась редкая возможность прокатиться по вечерней Москве на иномарке, управляемой самим Высоцким.

Вместе с его спутницей-импресарио сели в машину и поехали. Позже в разных воспоминаниях я много читал о лихачестве Высоцкого за рулем. Но сейчас, с опережением сего факта, убедился в этом сам. Разогнавшись на приличной скорости мимо киностудии Горького, он на пересечении улицы Эйзенштейна с проспектом Мира едва не врезался в двигавшийся перпендикулярно трамвай. Выскочив затем на набережную Яузы, не без изумления обнаружил, что едет навстречу транспорту, в противоположном направлении одностороннему движению. Слава Богу, добрались без приключений.

Подъехали к какому-то небольшому клубу, название которого, увы, не запомнил. Еще на улице Высоцкий обменялся рукопожатиями с друзьями-альпинистами, обсудил с ними проблему "резины" для колес, и буквально через пять минут уже стоял на сцене перед микрофоном. Меня как гостя, приехавшего с Высоцким, усадили на почетное место в центре второго ряда. И тут я подумал, что после нашего довольно интенсивного концерта, после лихаческой поездки по петляющим городским улицам, он, вряд-ли, хотя бы физически сможет выступить с тем же рвением, как у нас. При соответствующем настрое я умудрялся обнаруживать различие в самоотдаче даже у Андрея Миронова. В его классической роли Фигаро в знаменитом спектакле театра Сатиры – на премьере и в последующих показах. И... я критически настроился.

Высоцкий появился на сцене бодрым и умиротворенным, будто только что принял душ после сна – и вот он, отдохнувший, перед вами. Поприветствовал зал – весело и непринужденно – и начал петь. Ни одной повторенной песни, из тех, что звучали всего три часа назад. Песни – репризы – шутки – ответы на вопросы из зала. Все привычно. Никакой эмоциональной разницы между двумя выступлениями в течение одного вечера. Причем – без повторов. Но ведь днем еще была репетиция в театре. Вот это – профессионализм! Пусть даже на пределе человеческих возможностей...

Не случайно не раз и не два на своих концертах, Высоцкий пояснял: "Я занимаюсь авторской песней. Это когда перед вами весь вечер стоит на сцене человек с гитарой и рассказывает... И расчет в авторской песне всегда на одно: на то, что вас, как и меня, беспокоят те же проблемы, те же мысли. И так же, как мне, вам скребут по нервам и рвут душу несправедливости, людское горе. Все рассчитано на доверие. И все, что нужно для авторской песни, это ваши глаза, уши... мое желание вам что-то рассказать и ваше желание услышать"...

После концерта я собирался попрощаться, но Высоцкий сказал: "Садись в машину. Подвезу до метро. А то отсюда, попробуй-ка выберись". И он довез до центра, сейчас это станция метро "Китай-город", а по старому – "Площадь Ногина".

Выйдя из машины я вспомнил, что, собираясь на вечерний концерт, почему-то прихватил миньон "Песни Владимира Высоцкого" фирмы "Мелодия". Единственную пластинку на то время с цветным портретом Высоцкого на конверте. Вообще-то на концерты, которые сам организовывал, я не брал с собой даже фотоаппарата. Здесь же, как видно, сработала интуиция. Независимо от того, что организаторы разнообразных творческих встреч с разными знаменитостями редко просили у них автографы. И признаюсь, особенного пиетета перед ними, и перед Высоцким тоже, у меня тогда не было. Все равно как у студента, часто слушающего лекции академика с мировым именем. Стало быть, достав миньон, я как бы обыденно попросил: "Володя. Напишите, что-нибудь на память". Высоцкий, напротив, отозвался с подчеркнутым достоинством: "Пластиночку... Хорошо. Давай". С такой интонацией, что стало ясно, какой бесценный подарок я от него получаю. Как будто хотел, чтобы я запомнил, с личностью какого масштаба только что вроде как запросто общался. Достал авторучку и написал два слова. Всего два слова: "Всего доброго". И расписался.

Встреча третья. Летом 1980-го мы снимали дачу в ближнем Подмосковье, в Загорянке, чтобы двухлетняя дочка провела летние месяцы на свежем воздухе. 25 июля, возвращаясь на электричке на дачу после работы, услышал по голосу Америки потрясшее меня сообщение о смерти в Москве известного русского барда Владимира Высоцкого. И весь вечер мы с женой пребывали в состоянии сильного душевного волнения, свойственного потере близкого человека.

"Прекрасный артист, оригинальный поэт, и замечательный любимый народом певец. Как щедро одарила его природа! И как нещедро, жесточайше скупо отпустила ему дней на земле", – голосом многих отозвался на невосполнимую утрату писатель Юрий Трифонов. Среди тех, кто при жизни Высоцкого проявлял искренний интерес к его творчеству, а таких было большинство из множества его зрителей и слушателей, он действительно почитался близким, не идолом и не кумиром, наподобие блистающих эстрадных звезд.

На вопрос: "За что ты любишь своего друга?" – он отвечал: "Если знать за что – это уже не любовь, это – хорошее отношение. Вот так и бесчисленные поклонники его таланта, часто заочно, лишь по песням да по кадрам кино, считали Володю (без должного пиетета) своим другом. Любили без вопроса: "За что?".

К тому времени я в силу загруженности по работе и по причине частых командировок отошел от культмассовой деятельности, сохранив, однако, интерес к авторской песне. К вылазкам на концерты, к собирательству записей на магнитной ленте. Наряду с друзьями, просто как любитель этого вида творчества. Признаться и не очень-то тянуло к более активным формам занятия, поскольку, начиная года с 1974-го, постепенно явственно обозначался зажим нашей творческой свободы со словами: "А кто будет выступать? А что он будет петь и рассказывать? И прочее". Идеологический контроль усиливался по всей стране и не обошел стороной наш НИИ ТП.

Но в данном случае ситуация – не ординарная. Кому при жизни посчастливилось общаться с Высоцким, тот не мог не откликнуться хоть как-то не на его потерю. Уже упоминавшаяся Н. Карасева – директор дирекции кинотеатров – организовала в "Арктике" ретроспективный показ фильмов с его участием. За что чуть не поплатилась партийным билетом. Вот так прежде бывало. С одной стороны – тысячные толпы людей у театра на Таганке, похороны в центральном месте на престижном Ваганьковском. С другой – а фигура все-таки одиозная. Не надо слишком "поднимать на щит" и раздувать ажиотаж вокруг его имени.

Посчитал долгом откликнуться и я. Решил вспомнить опыт прежних лет и предложил устроить вечер его памяти с участием ведущих московских бардов. Была уверенность, что они непременно отзовутся, особенно – если выступать вместе. Лето быстро закончилось , и с этой идеей я пришел в партком к заместителю секретаря по идеологии, хорошо знакомому в прошлом по комитету комсомола. Теперь его звали Алексей Алексеевич. Но для меня он оставался по имени – просто Леша. Идея была с восторгом поддержана, и мы с Лешей стали обсуждать, как этот вечер лучше обставить – фотографии в фойе, записи песен перед началом – и где его лучше провести. После нескольких итераций остановились на кинотеатре "Ладога" (ул. Широкая, д. 12). Опять же в нашем районе. Сегодня "Ладогу" не узнать. После реконструкции, точнееее полной перестройки, она явилась жителям Медведково как современный многозальный киноконцертный комплекс. Взамен типового кинотетра на 800 мест, как и в "Арктике". Итак, вместе с Алексеем Алексеевичем поехали к директору, согласовали дату – второе октября, с тем, чтобы успеть подготовиться и в то же время опередить остальных.

...И началась обзвонка. Опорными авторами были выбраны Борис Вахнюк и Александр Городницкий, которые обещали не только выступить сами, но и привлечь других бардов. На мой призыв активно помочь вызвался Владимир Забловский, один из организаторов ранних конкурсов студенческой песни. За две недели до вечера сформировалась вполне представительная группа бардов, включая Александра Дулова, Виктора Берковского, Юрия Колесникова, Владимира Бережкова, Бориса Щеглова. Под вопросом из-за болезни – Булат Окуджава и Юрий Визбор.

В институте по причине конспирации (опять на всех билетов не хватит) вывесили скромное объявление: "концерт авторов самодеятельной песни", Без привязки к имени Высоцкого, что, впрочем, никого не вводило в заблуждение. Слухи мгновенно разнесли по отделам весть, что это за концерт на самом деле.

Все бы шло хорошо, но опять возник "чертик из табакерки". В лице какого-то высшего лица из горкома комсомола. За три дня до вечера там побывал наш первый комсомольский секретарь и получил инструктаж: "Смотри, если что будет не так, положишь партбилет на стол". Оказалось, в Подмосковье недавно прошел песенный слет с крамольными выпадами в адрес властей, якобы ускоривших гибель любимца народа отсутствием поддержки его таланта. И опять снова-здорово: не надо поднимать на щит; не до конца ясно его подлинное лицо; идеологические враги не дремлют – и прочая ерунда. Перепуганный секретарь прибежал в партком и перепугал Алексея Алексеевича. Тем более, надвигалась отчетно-выборная партийная конференция – и иметь идеологических проблем тому не хотелось.

Что теперь делать? Билеты на два сеанса привезены из кинотеатра и успешно реализованы. Можно было бы реализовать еще столько же при наличии дополнительных посадочных мест. В институте – оживление. Счастливые обладатели билетов ждут встречи с ведущими бардами и прекрасно осведомлены, что предстоящий концерт дается в память Владимира Высоцкого. Ведущие московские барды приглашены и готовятся к выступлению. Ситуация – патовая. И отменить – нельзя, и проводить – опасно.

За день до назначенной даты в парткоме состоялся "синклит": партийное и профсоюзное руководство вместе с инициативной группой. Не стану приводить множество высказываний в мой адрес – инициатора обсуждаемого события. Достаточно сказать: лестных слов среди них не было. Терпел, стиснув зубы, сознавая, что одно неосторожное с моей стороны слово может сорвать все мероприятие, возможность проведения которого итак "висела на волоске". Терпел и выпады в адрес Высоцкого типа, подумаешь какой гений этот хрипун – и тому подобные. Терпел и думал, как бы это обсуждение повернуть в нужное русло и достичь конечной цели, для поддержки вспоминая подходящие цитаты из Высоцкого.

Алексей Алексеевич – ведущий собрания – достал лист бумаги и предложил: "Делим пополам, слева пишем – что имеем "за", справа – что "против". Посмотрим, что перевесит. И посыпались предложения. "За" – состоится хороший концерт. Что люди будут довольны, в этот никто не сомневался. "Против" – а вдруг об этом концерте объявят по "Би-би-си", а у нас режимное предприятие, дважды орденоносное. А вдруг ко входу в кинотеатр соберутся тысячи человек, как на это бывает на загородных слетах самодеятельной песни, и устроят манифестацию? Да мало ли что может прийти в голову человеку, напуганному, да еще с больным воображением. А что если, кто-то в зале предложит почтить его память минутой молчания. Степеннее всех оказался председатель профкома, который на последний панический выпад спокойно ответил: "Ну и что страшного. Встанем и почтим. Ведь не враг он в конце концов".

Левая и правая сторона листка оказались равно заполнены. Возникла тишина – и тут я впервые решил подать голос: "Мне кажется, если мы сейчас вечер отменим, то признаемся, что собирались провести нечто идеологически неприемлемое. Поэтому выступаю с инициативой поговорить с авторами и пояснить им специфику нашего института. Попросить, чтобы они не слишком акцентировали внимание на официальном непризнании Высоцкого". Вспомнилась детская считалка: "Да и нет не говорите, черный с белым не берите...". Правда, слабо представлял, как можно решить такое уравнение без существенной потери качества. Но в тот момент решалась единственная задача – любой ценой не сдать шахматную партию, не допустить мата.

И задача была решена. Восторжествовал здравый смысл. С кучей оговорок вечер решили не отменять. Легенда прикрытия – просто проводим вечер самодеятельной песни. Никаких памятей Высоцкого. Задание – мобилизовать дружинников, комсомольский оперативный отряд и на всякий случай такой же – партийный. Руководителю партийного поручили позвонить в местное отделение милиции и заказать к "Ладоге" конный наряд. В милиции естественно поинтересовались: "А что вы там собираетесь делать?". На что руководитель по военному отрапортовал: "Провести вечер памяти Высоцкого". Сосед рядом его мгновенно дернул за рукав: "Ты что несешь, мы же договорились – никакой памяти...". "А ну вас, не поймешь. То памяти, то не памяти...", – со злостью ответил вконец запутавшийся коммунист. Как говорится, "маразм крепчал".

На следующее утро я пришел на работу, отпросился у начальника лаборатории и собрался домой, чтобы подготовиться к ведению вечера. Но не тут-то было. Опять вызывают в партком, опять "накачка" и новое предложение: "Напиши на бумаге, все, что надо говорить, а вести концерт будешь не ты, а человек партийно-ответственный, который в случае чего сможет удержать ситуацию в верном идеологическом ключе". Ответственного человека я прекрасно знал и понимал, что он совершенно не в теме, двух слов самостоятельно связать не способен. Никакая бумажка ему не поможет. И значит – вечер будет безнадежно испорчен. Расстроившись окончательно, отправился домой – хоть как-то успокоить нервы, которые на тот момент были как "натянутый канат".

К кинотеатру минут подошел за сорок до начала. Никакой ожидаемой толпы не предвиделось. Конной милиции тоже не было. Лениво с ноги на ногу переминались безработные дружинники. Народ степенно подходил ко входу и предъявлял билеты штатным контролерам. Одним словом "тишь да благодать". На улице ко мне подошел председатель профкома Юрий Смуряков, человек достойный, чтобы его назвать по имени-фамилии, и сказал: "Не волнуйся. Все улеглось. Вести концерт, конечно, будешь ты". И добавил: "Кстати, о фуршете подумал. Ну да ладно, я об этом сам позабочусь. Сувениры мы приготовили".

Теперь волнение перешло в сторону бардов, придут ли и сколько их будет. А главное – как бы им поделикатнее объяснить про "да и нет... и так далее". До старта оставалось пятнадцать минут, но никого пока не было. Впрочем, вон они приближаются – все сразу! Оказалось, один из них скоординировал общую встречу у метро. Ура! Есть все приглашенные. А еще – Юлий Ким и Владимир Красновский. Вот это сюрприз! Подхожу, здороваюсь и начинаю: "Понимаете... то да се...". Реакция спокойная: "Понимаем. Не упоминать, так не упоминать".

Попросил в зал минут десять никого не запускать, пока авторы не освоятся в обстановке кинотеатра. Она – специфическая. Перед экраном – занавес, микрофоны – перед занавесом. Слева – столик для ведущего, то есть, – для меня. Но за экраном не предусмотрено помещений для репетиций. Кинотеатр, а не киноконцертный зал. Пришлось всем авторам расположиться в первом ряду и выходить оттуда прямо на сцену, точнее в ее импровизацию, образовавшуюся перед занавесом. Все действия – на глазах у зрителей, зато все вместе слушают друг друга, создавая, тем самым, особую неповторимую творческую атмосферу.

Оперативно согласовали последовательность выступлений: кто – в первом отделении, кто – во втором. Правда, никто не хотел начинать. Попросили Колесникова. "Ну вот, опять Юра", но – согласился. В свою очередь я попросил Красновского как ветерана песенного движения в МГПИ рассказать об авторской песне. Он не возражал, только сказал: "Я же не могу, рассказывая об авторской песне, не упомянуть должным образом Высоцкого. Подумают, совсем неграмотный". В ответ я только махнул рукой...

Впустили зрителей, и концерт начался. Мое краткое вступление звучало так:

"Все уже, наверное, заждались. Разрешите начать наш литературно-музыкальный вечер. В нашей традиции проведения вечеров отдыха, устных журналов, творческих встреч, к сожалению, образовался длительный перерыв. Поэтому сегодняшний вечер, который проходит после паузы, мы решили сделать очень представительным, содержательным и как можно более интересным. Сегодняшний вечер целиком посвящен самодеятельной песне. Перед вами выступят известные московские авторы. Вы встретитесь с людьми, для которых художественное творчество неотделимо от их жизни и от личности. Примечательно, что большинство участников занимаются сочинением стихов, музыки в свободное время от занятости по основной профессии. Прежде чем приступить к песенной программе я хочу от участников вечера, от имени организаторов, от общественных организаций института поздравить всех присутствующих с наступающим всенародным праздником: Днем конституции".

К сожалению по причине болезни не смог приехать Булат Шалвович Окуджава, но разрешил передать от его имени приветствие. Что я и сделал, включив запись песни "Возьмемся за руки, друзья, чтоб не пропасть поодиночке". В контексте предстартовой паники, она прозвучала как бы на злобу дня.

Первым со своими песнями выступил Юрий Колесников. Выступать первым всегда трудно. Особенно в таком звездном составе. Поэтому об авторе расскажу поподробнее. Юрий Колесников, выпускник механико-математического факультета МГУ. Песни пишет с 1960 года на стихи свои, а также профессиональных и самодеятельных поэтов. Особое признание и звание лауреата получил в 1965 году на Московском конкурсе самодеятельной песни за "Песню о Москве" на стихи выпускника физфака МГУ Геннадия Иванова. После этого ни одно из выступлений Колесникова не обходилось без исполнения этой песни, даже если она не планировалась. Публика все равно требовала.

Казалось бы, как не вспомнить в который раз удивительное признание в любви древней столице, опоэтизированное физиком и омузыкаленное математиком, и начать с него свою минипрограмму:

Я смотрю на Москву через призму поэзии,

Через призму музыки, призму любви.

Просто так на Москву смотреть бесполезно,

Просто так ничего не увидите вы.

Просто так не услышите крыши притихшие,

Просто так не оцените плечи мостов,

Просто так вам и церкви покажутся лишними,

Просто так не поймете полет куполов.

Честно говоря, думал, так и произойдет. Однако ошибся. Колесников решил показать новое. Завершением первой песни "Все кажется, вот вырвусь, вот взлечу" на стихи Надежды Поляковой – лирической по настрою — стали слова:

Все кажется ни слава, ни почет

Не овладеют мыслями моими,

Но человек, мое забывший имя, -

Его припомнит и произнесет...

В песне второй лирический настрой сменился сатирико-философским. Песня "Волки", сочиненная на хрестоматийные стихи Владимира Солоухина, задала ожидание нечто большего. Достаточно процитировать строчки: "Но мы уцелели, хотя и стоим вне закона" и "Мы те же собаки, но мы не хотели смириться".

Третью песню "Нас годы предают" — романс на стихи Ларисы Миллер — можно охаректеризовать как философско-лирическую:

Нас годы предают, нас годы предают,

Нас юность предает, которой нету краше.

И реки и ручьи весенним днем поют

Не нашу благодать, парение не наше.

В заключение в стиле "капустника" прозвучал "Гимн программистов" о профессии, актуальной и поныне.

Мы программисты-математики,

Мы позарез сейчас нужны

От Антарктиды и до Арктики,

Особенно внутри страны.

Выступавший вторым Владимир Красновский, прежде чем петь, как и договаривались, сделал краткий экскурс в историю:

"Я историк этой песни не очень хороший. Но буду говорить о том, что знаю в этой истории, поскольку учился в 50-е годы в педагогическом институте имени Ленина. И это был огромный и могучий очаг студенческой песни. Потому что в этом институте волею случая собралась и училась почти в одно время плеяда людей, которые в этом явлении сыграли и продолжают играть до сих пор огромную роль. И если в году 53-м – 54-м вы бы зашли в этот институт в переменке между лекциями, наверное, всех сразу и увидели. Это были молодые симпатичные люди: Ада Якушева, Юлий Ким, Юра Визбор, Боря Вахнюк, Юра Ряшенцев, Максим Кусургашев... В нашем институте процветали туризм и песенное творчество. И эти два фактора послужили тому, что возникло множество песен, туристских, они же и студенческие.

А что касается гитары, то в какой-то статье о нашем институте меня назвали "отцом русской гитары". В этой шутке есть доля правды, потому что первый, кто принес гитару в институт и научился немного аккомпанировать, это был я. И в этом смысле повлиял на пишущих людей, которые следом за мной тоже освоили этот прекрасный инструмент. И все кто освоили гитару, все остались верны именно русской семиструнной гитаре.

Это творчество было по началу локальным. Но когда появился домашний магнитофон, – он произвел песенный взрыв. Подарил людям все эти имена. И первым, кто в этой песне полновесно проявил себя как настоящий поэт, был Булат Шалвович Окуджава. Которого по праву считают патриархом этого песенного движения. Но в поле его и после него возникли и другие имена, которые тоже очень интересно работали в этом жанре.

А где-то во второй половине 60-х годов вспыхнуло очень яркое имя. Владимир Семенович Высоцкий. Считаю, что он ярчайший представитель этой русской песенно-поэтической стихии, которая связана с гитарой. Сейчас трудно разобраться в нахлынувших мыслях и чувствах после горькой потери, которая всех нас постигла 25 июля этого года. Но мы знаем, что творчество его широко известно, творчество его широко любимо. И нам теперь остается беречь это творчество, осмысливать его во времени. Потому что он оставил такие песенно-поэтические вершины, что еще долго люди будут на них любоваться. А эта стихия сейчас продолжает жить, и будет жить и развиваться.

Урок творчества Высоцкого – предельно оставаться самим собой. Может быть, следуя этому принципу, когда-нибудь в этой стихии возникнут имена, достойные славного имени Высоцкого".

После песен Красновского, исполненных им на стихи разных поэтов, к микрофону вышел Александр Городницкий с аккомпаниатором Михаилом Столяром и лаконично произнес:

"Из цикла стихов и песен, посвященных памяти русских поэтов". В цикле друг за другом следовали: "Донской монастырь", "Пушкин и декабристы", "Памятник Лермонтову в Пятигорске". И наконец квинтэссенция:

На Ваганьковом горят сухие листья,

Купола блестят на солнце – больно глазу.

Приходи сюда и молча помолись ты,

Даже если не молился ты не разу.

Сделав должный зачин, Городницкий продлил его недавно сочиненным стихотворением:

Погиб поэт, так умирает Гамлет,

Опробованный ядом и клинком.

Погиб поэт, а мы вот живы, нам ли

Судить о нем, как встарь, обиняком.

Его словами мелкими не троньте.

Что ваши сплетни суетные все.

Судьба поэта – умирать на фронте,

Вздыхая о нейтральной полосе.

В заготовленную композицию – без упоминания имени Высоцкого – была вмонтирована песня "Нас осталось мало". в контексте целостного выступления декламируемые слова не вызывали сомнений в адрес кого, они направлены:

Нас осталось мало, нас осталось мало.

Не добраться видно больше до привала.

Цепи поредели, кончились слова,

Но жива идея, музыка жива.

В зале — овация, а от переживающих за мою судьбу коллег получаю записку: выпускай скорее Берковского, надо разрядить атмосферу. Но не прерывать же Городницкого, выступление которого завершается его классикой – песней "Предательство". Жестко эмоциональной самой по себе, но сегодня – особенно:

Предательство, предательство,

Предательство, предательство –

Души не заживающий ожог.

Рыдать устал, рыдать устал,

Рыдать устал, рыдать устал

Над мертвыми рожок.

Зовет за тридевять земель

Трубы серебряная трель –

И лошади несутся по стерне.

Но, что тебе святая цель,

Когда пробитая шинель

От выстрела дымится на спине?

И все – ни одного лишнего слова. Только стихи и песни. Но этого достаточно, чтобы сплотить зал в единомышленников. Понимающих, по какому поводу их собрали – здесь сегодня!

Творческую эстафету продолжил Борис Вахнюк, тоже выпускник МГПИ. Смысл общего сбора был обозначен в первой же песне:

Давайте собираться у стола –

И с нами те, чья песня не допета.

Они живут, пока мы помним это,

Покуда наша боль за них светла.

Дальше больше. Борис, вроде как довольно нейтрально, исполнил песни из спектакля "Обыкновенное чудо" по пьесе Шварца и несколько искренне лирических. Пока не достиг апогея своей программы:

Лицо безупречное или рябое.

На наши хоругви – годится любое.

Зовете на травы – вы правы, вы правы.

Нальете отравы – вы правы, вы правы.

Поем мы и пляшем — и нашим и вашим.

И сеем и пашем – и нашим и вашим.

И шапками машем – и нашим и вашим.

Вызвав шквал аплодисментов, Борис Савельевич усилил драматизм страстей песней, построенной как перекличка между Маяковским и Высоцким: "Мир неделим на твое и мое". Она достойна быть приведенной полностью, но из-за экономии места – впереди еще Дулов и Ким – ограничусь цитированием концовок строф:

Главное в "Бане", что после нее

Все мы становимся чище.

Это и радость и это беда,

Быть настоящим поэтом.

Все чем ты жив – не "Мистерия-буфф",

Но и мистерия тоже.

Это и долг неоплатный и клад –

Быть настоящим актером.

Заканчивается первое отделение. И на сцену приглашается ансамбль Виктора Берковского. Вместе с ним выступают Галина Бочкина и Дмитрий Дихтер. Без объявления исполняется "Кинематограф" на стихи Юрия Левитанского.

Жизнь моя – кинематограф,

Черно-белое кино.

В середине выступления Виктор Семенович повеселил публику несколькими песнями из мюзикла "Али Баба и сорок разбойников", недавно записанного для детской грампластинки в серии "Сказка за сказкой". А закончил – песней "Контрабандисты" по стихам Э.Багрицкого. На мой взгляд – это вершина его творчества.

Так бей же по жилам, кидайся в края,

Бездомная молодость, ярость моя!

Чтоб звездами сыпалась кровь человечья,

Чтоб выстрелом рваться вселенной навстречу,

Чтоб волн запевал оголделый народ,

Чтоб злобная песня коверкала рот...

В антракте по идеологии особых замечаний не поступило. Решил продолжать концерт, как решат сами авторы. В эзоповом стиле. Будь что будет. Как у Окуджавы "на восемь бед – один ответ, один ответ – пустяк".

Второе отделение открывал Александр Дулов. По опыту других его выступлений я представлял, чего от него можно ожидать. И не ошибся. На всякий случай напомнил залу, что это автор знаменитой песни "Хромой король", облетевшей весь мир. Тревожное ожидание сразу оправдалось. Чтобы не возникло сомнений, Дулов в качестве эпиграфа произнес краткий монолог:

"Наша культура так удивительно небережна к своим творцам, что казалось бы отдельные, различные трагические случаи смыкаются в какую-то позорную для нее цепь. Пушкин, Лермонтов, Гумилев, Есенин, Маяковский, Мандельштам, Цветаева, Пастернак, Рубцов... Список – далеко не полный и, как вы знаете, на этом – далеко не закончен. И опять никто не виноват. Роковое стечение обстоятельств. Мы скорбим. Но наша совесть чиста. Ждем следующего".

После такого монолога, без паузы Дулов спел известный белый стих Ивана Тургенева:

Во дни сомнений, во дни тягостных раздумий о судьбах моей Родины – ты один мне поддержка и опора о великий, могучий, правдивый и свободный Русский язык. Не будь тебя, как не впасть в отчаяние при виде всего, что совершается дома. Но нельзя верить, чтобы такой язык не был дан великому народу..."

Продолжил тему двумя песнями на стихи Николая Гумилева, который в те годы еще не публиковался, а ходил только по рукам в "самоиздате". Первая начиналась словами "Да я знаю, я Вам не пара". Ко второй Дулов дал поясняющее вступление: "Поэты, эти загадочные рупоры духа, иногда не только предчувствуют свою гибель, что в общем-то наверное не так и уж странно, но каким-то мистическим образом провидят ее обстоятельства. Итак, стихотворение, написанное в 1919 году. Называется "Рабочий".

Он стоит пред раскаленным горном –

Невысокий старый человек.

Взгляд суровый кажется покорным

От миганья красноватых век.

Все товарищи его заснули,

Только он один еще не спит:

Все он занят отливаньем пули,

Что меня с землею разлучит.

После "Рабочего" можно было уже исполнять все, что угодно, с любыми комментариями, называя или не называя Высоцкого по имени-фамилии. И залу, и партийному руководству окончательно прояснилась необратимость действа. Также как при жизни не удалось заткнуть рот Высоцкому, так и сейчас, здесь на этом вечере, не удастся удержать "в узде" цвет московской авторской песни, собравшейся помянуть великого барда-поэта, а не просто попеть свои песни.

А закончил Дулов выступление так: "И в заключение я бы хотел спеть песню, которая называется "Баллада о неандертальском Прометее" на стихи Олега Тарутина. Мне кажется, что рядом с именами наших самых лучших бардов, двоих из которых уже нет в живых (Галича и Высоцкого, курсив Л.Б. ), имя Прометея, подарившего людям огонь ценою сердца, будет вполне уместно".

А когда вдруг дымком пахнуло

И огонь показал язык,

Разорвал ликованьем скулы:

— Люди! Вам! Люди! Вам!..

О пещерный крик!

Ха-ха-ха! ху-хейя! ха-ха-ха! ху-хейя!..

И стояли люди в безмолвьи,

Опираясь на тяжесть палиц.

И старейшина тихо молвил:

"О, великий, о великий неандерталец!"

Но шаман вдруг завыл: "Плохо бдите!

Дразнит идолов наших он, пес!.."

И спалили его, уж простите,

В том огне, в том огне, что он людям принес!

Ха-ха-ха! ху-хейя! ха-ха-ха! ху-хейя!..

Прозвучавшие в конце песни междометия "Ха-ха-ха! ху-хейя! ха-ха-ха! ху-хейя!.." – пелись с таким нечеловеческим надрывом, что мы, сидящие в зале, действительно ощущали себя в неандертальской эпохе, внимая заклинаниям шамана.

Не остался в стороне от общего настроя вечера, сцементированного Дуловым, следующий выступающий – Владимир Бережков, тоже выпускник Московского педагогического.

— Первая песня, которую я спою, это будет песня на стихи Николая Заболоцкого. Она называется "Прощание с друзьями". Эти стихи Заболоцкий посвятил своим друзьям из обериутов – Хармсу, Олейникову, Введенскому, – тем, которые ушли раньше него.

В широких шляпах, в длинных пиджаках.

С тетрадями своих стихотворений.

Давным-давно рассыпались вы в прах,

Как ветки облетевшие сирени.

Вы в той стране, где нет готовых форм,

Где все разъято, смешено, разбито,

Где вместо неба лишь могильный холм

И неподвижна лунная орбита.

Подчеркиваемая дикция и неподражаемая интонация Бережкова в сочетании с блестящим владением гитарой вызвали восторг зрителей, воспринявших, что авторская песня сильна и здорова не только признанными ветеранами. Пришлось исполнять на "бис" — "Мы встретились в раю", тоже с намеком.

Мы встретились в Раю.

За нашу добродетель

Господь, прибравши тело, и душу взял мою.

Увы, мы Евы дети,

Нам жизнь уже не светит, я песенки пою.

Тематическое разнообразие в песенный праздник этого вечера внес Борис Щеглов, по профессии геофизик. Но и он по-своему откликнулся на печальный повод, собравших в этот день столько бардов в одном зале. Как в начале, так и в конце своего выступления. Сперва прозвучала песня "Когда огромный город спит":

А нам опять сегодня петь

Все песни с самого начала,

Ведь наша юность где-то здесь

В гитарной тоненькой струне.

.....................................

И наша песенка звучит,

И снова на сердце светает.

Как хорошо, что это – мы,

Как хорошо, что это — я.

И наша песенка звучит.

А в конце своей части концерта Щеглов уточнил: "И последнюю песню я посвящаю своим друзьям – бардам. Называется она "Дон Кихот". У каждого свой образ Дон Кихота.

А у меня – это образ наших бардов".

У всех тревог одна забота -

Не дать ни ночи мне, ни дня,

Ведь у тебя случится что-то,

Ведь у тебя случится что-то -

А всё касается меня.

Даже один, если случается, в бой иди!

Даже один — пробуй победить!

... — Наш вечер подходит к концу. Поскольку будет выступать последний автор, то, видимо, его временем вы можете располагать на свое усмотрение. Выступает Юлий Ким-Михайлов, – прозвучала моя заставка.

Что до этого очерка, то дальнейшее комментирование предоставлю самому Киму, как он это обыгрывал во время своего выступления, поскольку лучше его самого никто этого сделать не сможет.

– Мне выпала честь завершать сегодняшнее наше заседание. И я начну с того, что поблагодарю этот зал, который собрал нас с вами. Особенно за то, что он не только нас собрал, но и нас вместе всех собрал. Потому что мы все знакомы, так называемые барды и менестрели, полтора-два десятка лет. И вот почти все сегодня здесь собрались. И за это залу вашему – большое спасибо. Я помню Сашу Дулова, у которого было больше волос на голове, я помню Вахнюка, у которого были целы все ребра и еще не было бороды. И вот мы все сегодня увиделись, и я схватился за голову: "Боже, как мы поседели несколько". Но, тем не менее, огонь еще жив. Особое спасибо Володе Красновскому, что он вспомнил о нашей институтской молодости, ибо я тоже кончал этот институт. Особенно спасибо и ему, и Саше Дулову, и Саше Городницкому, которые помянули сегодня тех, которых сегодня с нами нет.

На пороге наших дней

Неизбежно мы встречаем,

Узнаем и обнимаем

Наших истинных друзей.

Здравствуй время гордых планов,

Пылких клятв и долгих встреч!

Свято дружеское пламя,

Да не просто уберечь...

— По ходу работы для театра и кино приходится встречаться с разными жанрами. Я сочинил много всякого, и кое-чего вам сейчас покажу. Я спою несколько маршей, романсов, может быть, баллад на свои слова, а на музыку отчасти свою, отчасти Дашкевича и Гладкова. Начну с маршей. Марши все на один ритм. Я их спою все подряд. Два военных, один – штатский.

Сначала – гусарский.

На солнце оружие блещет,

Во взорах огонь и порыв!

И женское сердце горит и трепещет,

Заслышав знакомый мотив.

Сколько было, братцы,

Сколько еще будет!

Господа, гусары, вперед!

Друг не выдаст!

Бог не осудит!

Добрый конь не подведет!

Теперь – белогвардейский:

Все было коньяк и цыгане,

И девки в ажурных чулках,

А будет смерть и поруганье,

И ветром развеянный прах.

Вперед, господа офицеры,

Умрем, коли так суждено

За Русь, за царя и веру,

Хоть их уже нет никого.

И наконец, штатский, я бы его назвал – "Марш бюрократа":

Сегодня душа весела,

Гораздо бодрей, чем вчера.

Спросите у нас: "Как дела?"

И мы вам ответим: "Ура!"

Поступью железной

Дружно, как стена,

Мы шагаем вслед за,

Мы шагаем вслед за,

Невзирая на!

Мы горды своими

И, вперед глядя,

Отдаем во имя,

Отдаем во имя –

И на благо для!

В этом месте мне придеться вклиниться, чтобы, пропустив из выступления Юлия Кима несколько романсов и маршей, задержать внимание на его монологе одинокого человека под названием "Третий лишний". Персонаж которого, представлялся ближе всего к повседневности времени, означенной концертом:

Я встаю на рассвете, я ложусь на закате,

Целый день я, как белка, кружусь.

Мне дают по труду, я даю по зарплате...

И опять я встаю и ложусь.

Все что нужно умею, все, что можно имею.

Мчится время, как пуля во тьме.

Стоп! Где я? А не знаю где?

Далее ведение заседания возвращается Киму.

– Песня называется "Дуэт учителя и ученика". Учитель поет тоненьким голосом, чрезвычайно нерешительным. Ученик поет голосом грубым и чрезвычайно решительным:

УЧИТЕЛЬ:

– Ах, неужели действительно

Уж так уж необходимо

Быть непременно честным

И поступать соответственно?

И, встречаясь с неправотою

Сильных и злобных людей,

Неужели уж так уж естественно

Рисковать головою своей?

Я не знаю...

УЧЕНИК:

– А чего тут, собственно говоря, знать-то?

А чего тут знать-то?

Я могу уважать исканья и сомненья,

Я могу уважать уважение к врагу,

Но в вопросах чести

Топтание на месте –

Режьте меня, жгите меня,

Я уважать не могу!

Уж если знаешь, что к чему, тогда о чем же речь?

Уж если у тебя душа на самом деле болит,

Чего там колебаться и голову беречь?

Чего там, – правда победит!

— И завершить эту серию я хочу романсом, который сочинил в прошлом году и посвятил Булату Шалвовичу и Владимиру Семеновичу. Булату Шалвовичу я успел его спеть, а Владимиру Семеновичу не успел. Успел передать только в напечатанном виде. Очень хотел, но не вышло. Это романс написан на музыку, в основном, окуджавскую:

Дорогой Булат Шалвыч, а также Владимир Семеныч!

Как живется-здоровится вам в наши светлые дни?

Ничего, помаленечку, как говорится – Бог помочь.

Бог помочь вам, друзья мои!

Бог помочь вам, друзья мои, Бог помочь вам!

На гитаре играем, на сцене, на писчей машинке, –

Вроде врозь, а с другой стороны – вроде как в унисон.

Все пытаемся, пробуем, ловим на слух по старинке

Глагол времен, металла звон...

Бог помочь вам, друзья мои, Бог помочь вам!

— Я получил социальный заказ и отчасти даже патриотический. Завтра половина этой аудитории поедет в колхоз. Спойте, пожалуйста, песню со словами: "Все, вот и все"... К колхозу эта песня не имеет ни малейшего отношения, но может быть настроение этой песни совпадает с вашим. Речь идет о несчастных вундеркиндах той школы, в которой я преподавал, которых нещадно изводили зачетами: по физике и математике. Они нередко входили в отчаяние. Это отчаяние я подсмотрел, а затем и выразил к их большой радости. Итак, вундеркинды после зачета (цитируется только второй куплет, где упоминается колхоз. Курсив Л.Б.):

Все... Пойду в колхоз.

Счетоводом пока.

Сто овец плюс двести коз –

Тоже математика.

Что уж там... Решено.

До свиданья, мехмат.

И без нас, все одно,

Е = mc2.

— Итак, финальная песня. Она называется "Театральный разъезд".

Как только этот занавес дадут последний раз,

Последний прозвучит аплодисмент, –

Коня, копье и щит сдадим мы в реквизит,

Сдадим – и, уходя, потушим свет.

И сняв долой парик седой и бороды отклеив,

Мы пустимся в обычные дела-дела-дела.

И нет, и не было героев и злодеев[/i]

И подвигов во имя добра и зла.

Только я, очарованный зритель,

Глубоко потрясенный до слез,

Брошу к черту родную обитель

И коня оседлаю всерьез.

И поеду скакать и бороться

Против разных таинственных сил,

Ибо есть на земле благородство:

Я в себе его вдруг ощутил!

Окончательно заключительной – стала "Фантастика-романтика", которую вместе с Кимом исполняли все авторы и весь зал, многие стоя, подтверждая творческое со-участие в этом памятном концерте.

Слева направо. Стоят: Ю. Ким, Д. Дихтер, В. Берковкий, А. Дулов,

Ю. Колесников, Б. Щеглов, Б. Вахнюк, Л. Беленький, В. Забловский,

М. Столяр

Сидят: В. Бережков, Г. Бочкина, А. Городницкий, В. Красновский.

Эпилог. Финальные слова были сказаны организатором праздника уже в процессе фуршета, где каждый участник концерта рюмкой традиционного русского напитка помянул, без всякой конспирации, Владимира Семеновича. "Вслед за Юлием Кимом и всеми авторами, выразившими свое отношение к любимому барду, не сомневаюсь в успехе этого чудесного вечера, доставившего зрителям столько удовольствия. Тем, кто, вопреки надуманным преградам, собрался 4 октября 1980 года в кинотеатре "Ладога", чтобы вспомнить добрыми и благодарными словами Владимира Семеновича Высоцкого. Пусть кому-то этот вечер доставил сколько-то тревог, как оказалось, вполне беспочвенных. Надеюсь, без каких-то серьезных последствий. Спасибо вам всем и давайте еще раз помянем...".

Леонид Беленький

Москва 2009г.