Памяти Виктора Берковского

После тяжелой болезни скончался Виктор Семенович Берковский — один из корифеев авторской песни. Благодаря ему сложилась уникальная антология русской лирики ХХ века. "Стихи для узкого круга" были наизусть заучены страной — как в XIX веке строки многих авторов, став романсами, "ушли в народ". Берковский был прирожденный мелодист, но музыкального образования не имел. Играл на старомодной семиструнке ну никак не виртуозно, да и облик имел неартистический. Голос несильный, хрипловатый, фигура боцмана или грузчика, косолапая походка. А тут еще выяснялось: по специальности он инженер-металлург. Короче, КСП и есть КСП... Но когда Берковский брал первые аккорды и напевал начальную строку, с печалью глядя в зал, становилось очевидно: ангел не выбирает, кого поцеловать в темечко, муза не думает, кому напеть в ухо мелодию. И еще казалось — Берковский стихами Давида Самойлова говорит и о себе самом:

Шуберт Франц не сочиняет –

Запоется — запоет.

Он себя не подчиняет,

Он себя не продает.

Его друг Юрий Левитанский писал в предисловии к одному из дисков Берковского, что "он замечательно владеет редко кому доступным искусством правильного прочтения поэзии, прочтения точного, с тонким пониманием всех ее смысловых и звуковых нюансов". Но ведь важно еще попасть в одну тональность со слушателем — и Берковский чудом не впал в соблазн потрафления вкусам публики. Верно кем-то замечено: "попса" — это умение угадать, чего почтеннейшая публика изволит. Виктор Берковский полвека поражал публику вот именно точным, точечным, всегда непредсказуемым и всегда безусловным прочтением. Так он "попал в точку", сочинив в начале 80-х песню на стихи Киплинга в переводе Симонова, и она прозвучала как песня о нашей, а не киплинговской и не симоновской войне:

Брод, брод, брод через Кабул,

Брод через Кабул и темнота...

Обмелеют летом реки,

Но не всплыть друзьям вовеки –

Это знаем мы, и брод, и темнота.

"Попаданием в точку" была и "Гренада", пережившая эпоху романтизации революции, а затем и годы ее ниспровержения. Берковский, упрямо продолжая и сегодня ее петь, будто говорил: "Да какая там, ребята, революция... Пацана убили за красивую мечту — вот печаль..." Или пример из другого ряда — песня на стихи Иосифа Бродского, костерившего бардов в хвост и в гриву, в принципе не перелагаемого на музыку:

Пролитую слезу

Из будущего привезу,

Вставлю ее в колечко.

Будешь гулять одна –

Надевай его на

Безымянный, конечно...

Ему было 73 года, он долго болел, но до последних дней оставался почти таким же светлым, обаятельным, остроумным, невероятно отзывчивым человеком, каким его знали и любили близкие, друзья, его студенты, соавторы, бесчисленные коллеги по бардовскому цеху и миллионы совершенно незнакомых с ним, иногда даже не подозревавших о его существовании инженеров, врачей, журналистов, ученых и безработных. Песни Берковского, как ничто другое, казались домашними, ситцевыми, родными, вроде сверчка за печкой. Но почему-то в их домашней уютности лучше всего мечталось о дальних странах, героических днях, фантастических кораблях, старинных замках и трудных путешествиях. Обманчиво комедийная, приключенческая, с пронзительной тоской между строк "На далекой Амазонке не бывал я никогда... только "Дон" и "Магдалина" ходят по морю туда". Обманчиво героическая "Гренада" — лучший образец революционной романтики, некрикливой, смягченной, как будто успокоенной нежным шестидесятничеством. Обманчиво танцевальная никитинская "Под музыку Вивальди..." Обманчиво костровая, слишком прихотливая для того, чтобы пригодиться в качестве средства от комаров, "Дорога": "Не верь разлукам, старина, их круг — лишь сон, ей-Б-гу. Придут другие времена, мой друг, ты верь в дорогу. Нет дороге окончанья, есть зато ее итог. Дороги трудны, но хуже без дорог" — спьяну не подыграешь, петь надо как минимум на два голоса. Как воздух необходим слух. Так же, как эти песни, и сам Берковский кажется простым и ясным — эдаким бодряком-добряком. Но в его судьбе есть все же некая странность. Он не писал стихов, а только сочинял музыку на чужие — на тексты Визбора, Окуджавы, Левитанского, Новеллы Матвеевой, Бориса Слуцкого, Давида Самойлова, Шекспира, Киплинга и многих других. К тому же исполняли эти песни часто другие. Долгое время вообще мало кто знал, что заметная часть репертуара Сергея Никитина состояла из песен Берковского. Некоторым было известно, что они пишут в соавторстве, и Никитин получал вопросы из зала: "А как же это в соавторстве музыку-то писать, расскажите?" Отвечал в том духе, что "это вопрос слишком деликатный". Сам Берковский был тоже какой-то невероятно деликатный. Слишком прихотливо музыкальный, чтобы стать вождем костровиков. Слишком добродушный и бесхитростный, чтобы на него молились те, кто в семидесятые и особенно в восьмидесятые жаждал уже не обаятельной романтики, а искушающих красот. Слишком бессловесный, чтобы оказаться кумиром поэтов. Жил себе человек, приехал из Запорожья, окончил Московский институт стали и сплавов, уехал обратно на завод "Днепроспецстрой", там проработал несколько лет металлургом-прокатчиком и начал сочинять. Потом снова приехал в Москву и со своим институтом до последних дней уже не расставался. Преподавал, руководил диссертациями, выпускал студентов. Кассет и пластинок при советской власти, кажется, не записывал, кумиром не был. Но без его песен тонкая и странная ткань советской мифологии не была бы такой гибкой, крепкой и певучей. Как бесконечная песенка "Спляшем, Пегги, спляшем", не имевшая даже окончательного варианта текста, только заносчивый мотивчик и короткий припевчик, слова десятилетиями сочинялись прямо на ходу, на концертах, не только исполнителями, но и публикой. У Берковского всего-навсего 200 песен. И сколько из них от него упорхнули — какая в народ, какая к другим исполнителям. Такое впечатление, что ему их было не жалко. Как его мелодии прирастали к стиху, словно родились с ним, так его песни прирастали к тем, кто их пел и даже просто любил. Наверное, он всю культуру считал всеобщей. Оттого оказался таким превосходным худруком проекта "Песни нашего века" (Берковский занимался им с 1999 года), в рамках которого было собрано, перепето и перезаписано множество лучших бардовских песен четырех десятилетий.

...Нет дороге окончанья, есть зато ее итог.

Кажется, это про его собственный путь. Словно он отправился наконец туда, где не бывал никогда. Куда ходят только "Дон" и "Магдалина". Другим же остается подводить итоги.

По материалам электронных СМИ