Вот и прошел очередной фестиваль авторской песни под изящным названием "БардЮга". Не испугавшись близости к бунтующей Газе, собралась изрядная компания в парке Эшколь. И запела. И возрадовалась. Чему? Непосредственной откровенности общения, врачующей чистоте песен, отключению от повседневных забот и возврату в то, прежнее состояние, когда "здорово, что все мы здесь сегодня собрались", когда хочется взяться за руки, "чтобы не пропасть поодиночке", "в октябре багрянолистом". Ночное брожение между костров, песни, вино, гитары, анекдоты, объятия и крики: " Мишка! Сто лет не виделись!"... И разговоры, разговоры, разговоры...

Кто-то назовет это состояние "внутренней эмиграцией". Отрешившись от обстановки в стране, общаясь на языке далекой северной родины, наливая в стаканы отнюдь не "кока-колу" и закусывая малокошерными продуктами, возможно, мы и заслужили подобную характеристику. Возможно. Но не обязательно. Что же свело нас вместе в парке Эшколь (или на кинеретской "Дуговке", или на "Дюне" в Ашдоде и т.д.), таких разных и вполне самостоятельных?

Песня. Та песня, именуемая бардовской, самодеятельной, авторской, гитарной и тому подобное. Этот жанр с нечеткими границами, размытыми законами, и поломанными правилами. Но один закон все же незыблем, и именно он определяет существование АП как жанра и наш интерес к ней. Это воздействие песни на душу. Не на голову, не на ноги, а непосредственно на ту часть тела, ранее официально отмененную и сейчас снова признанную. На Душу.

Так уж получилось, что долгие годы запретов воспитали в нас удивительную способность говорить образами, где ничего не называется впрямую, все передается иносказаниями, недоговорками, эвфемизмами. А ведь это основное правило игры под названием "Искусство" — "Черного и белого не называйте, "да" и "нет" не говорите". Мы получили возможность восприятия каждой порой нашего тела, каким-то шестым чувством, минуя аналитические способности мозга. Слушая песни бардов, мы получаем некое физиологическое удовольствие на уровне подсознания. Еще не воспринят текст и не дослушана мелодия, а возникающий гул проникает в кровь и будоражит ее. Чувства обостряются, обнаженная душа парит и впитывает, впитывает...

Русский язык ощутил на себе массу влияний. Волны народов прокатывались по Руси, неся в себе энергетику языков, культур, мифов. Все это, как в плавильном котле, перемешалось и слилось в единый конгломерат, называемый русской культурой. Песни, написанные на русском языке, несут в себе эту энергетику, эти чувства, затрагивающие на генетическом уровне струны души человека, говорящего на том же языке, причем вне зависимости от его национальности. В этом смысле можно сказать, что от неурядиц и забот внешнего мира мы эмигрируем внутрь, где правит русский язык. Плохо это или хорошо? Не знаю. Мне — хорошо.

Мне не известны в мировой культуре аналоги русской авторской песни. Песни Жоржа Брассанса, Мориса Шевалье, Шарля Азнавура, Боба Дилана стоят довольно близко к ней, но только по настроению. Они приятны, музыкальны, но они всего лишь песни. Формула Евгения Евтушенко "Поэт в России больше, чем поэт" вполне подходит и для авторской песни. Барды всегда были выразителями дум, пророками и первооткрывателями истин. Они страдали от произвола властей, будучи на виду и на слуху. Они брали на себя грехи мира. Их давили, подрезали под корень, но семена, ими посеянные, взрастали быстро и необратимо. Тысячи людей благодарны авторской песне за свое духовное прозрение, и я — из их числа.

Многое в наше бестолковое время изменилось. Уже не старые шипящие виниловые пластинки, а сверхкачественные компакт-диски. Уже не катушки с пленкой "тип 6", ломающейся от одного прикосновения как фанерная щепка, на гробах "Аидас", "Комета" и "Днипро", а музыкальные центры с кучей электронных примочек, компьютеры с песнями прямо из Интернета. Но стоит зазвучать простому "ля-минору", взятому на первых ладах гитарного грифа, и песня проходит сквозь все причуды начала 21 века и проникает туда, где она всегда была любимым гостем доэлектронной эпохи. Есть что-то невыносимо трогательное в этих простых аккордах, неклассических голосах и безыскусных словах. Не зря диск "Песни нашего века" с классикой авторской песни побил все рекорды покупаемости, обогнав даже "всенародного зайку" Киркорова.

Для нас всегда ругательством звучало слово "графоман", хотя истинный смысл этого слова вполне безобиден — это человек, который просто не может не писать. Плохо или хорошо он пишет — в этом слове не заложено. Исходя из этого, Лев Толстой с его девяностотомным собранием сочинений — настоящий, подлинный графоман. Так сказать, граф-графоман. Авторская песня по сути своей — графомания в хорошем смысле этого слова. Бард не может не писать, его руки тянутся к перу и гитаре. Он выплескивает свою душу в песне, и если звук его души попадает в резонанс со звуком моей — все! Он мой любимый автор, а его песни звучат в моей квартире постоянно.

Авторская песня служит средством общения, и это не просто затасканная фраза. Недаром эти песни так хочется петь хором, негромко, проникновенно, задумчиво. Здесь не важны эффекты, обрамляющие песню (как в эстрадной песне), важна та тонкая ниточка общего чувства, соединяющая поющего и слушающего. Видимо, это — одна из причин популярности домашних концертов бардов, когда нет сцены и рампы, а есть доверительный взгляд в глаза слушателя.

Израильские фестивали авторской песни перебросили мостик от залов Питера, Киева, Ташкента, Москвы, Нижнего Тагила, полян Грушинки, Чимгана, Перми, берега Барзовки в наш песчано-хамсинный мир. Ностальгия? Немного. Но и не только она. Посмотрите, сколько молодежи на фестивалях, молодежи, или родившейся здесь или привезенной в детском возрасте. Что им Гекуба? А ведь поют, пишут, слушают.

"И не прервать связующую нить".

(опубликовано в газете "Эпоха")

Михаил Сипер